Нет, Романыч не прав. Все началось совсем не с того — не с появления на свет его матери и даже не со свадьбы его бабушки, как можно было бы подумать. А с чего?

Подумайте немного, и вы вспомните. Все это знают. Каждый гражданин бывшего СССР.

Какой это был год? 77? 78? Ну, вспомнили?

В финале всенародно любимого фильма герой возвращается домой, на улицу Строителей, в новый дом («мы только недавно сюда переехали...»). Снег падает на проспект Вернадского, на прутики будущих деревьев во дворе, камера скользит по окнам — дом 123, 125, «Польская мода», снег, снег... Герой сворачивает на углу — видна черная круглая колонна цокольного этажа, угадывается лестница — что там, красный уголок, склад ящиков овощного магазина? Дремлет под снегом церковь, полная декораций Большого театра, и облупившаяся штукатурка сводов еще не думает падать от взрыва людского отчаяния...

Типичная улица, такая есть в любом городе... Типичная? Смотрите внимательней — притихшие дома ждут... Совсем скоро, осталось недолго — какой-нибудь год, даже меньше... Во дворе, среди будущих деревьев, возятся в снегу маленькие Стаська и Юлька — Стаське 4, Юльке 5 — может быть, они даже успели познакомиться, а пока они просто во все глаза смотрят, как камера скользит по выходящим во двор окнам...

Семейство Кайдаловых тоже едва успело переехать, и сын Лопуховых Олег гуляет в том же дворе...

Снег скользит по круглым черным колоннам несущих перекрытий — скоро они станут сценой, подожди! Фильм кончается. Финал. Те, кто снимали, угадали завязку иной драмы? Как в театре перед началом спектакля — зритель смотрит на декорации и еще не знает, что в них будет сыграно.

Вот она — декорация. Сейчас дома — ждут, а когда окончится пьеса, они останутся — и будут помнить. У домов долгая жизнь и долгая память, куда дольше, чем у людей.

Постойте, нажмите на паузу! Задержись, мгновение!

Новогодняя ночь с 78 на 79 год. Или с 77 на 78? Из кухни плывет запах жареной курицы. Мама в который раз входит в комнату, к телевизору, и спрашивает: «Что, еще не началось?» «Нет», — отвечаю я. Мы ждем премьеры «С легким паром».

Спят дома. Идет снег. А в небе над нами поет труба, зовя каждого к своей судьбе. Может быть, тот рожок, что играет «подъем» в «Оформителе»? Или это труба, что когда-нибудь призовет на Страшный суд?

В клубе «Мещерском», хохоча и матерясь, шпана востряковская репетирует «Женитьбу». Играют «Соловья» подростки — «дети из хороших семей» в театре Юного Москвича. ВР носится от одних к другим, и что-то в нем бурлит и клокочет. Что-то готовится... И есть еще один участник — король массовки в «Вестайдской истории» Студии Юденича.

Они носят брюки-клеш и блузки-батники с воротниками типа «уши». Вы еще не различите их в толпе на улице Горького, в сутолоке метро, в предновогодней суматохе в «Детском мире».

Остановись, мгновенье, я хочу задержаться...

— Папа, а что они делают?

— Кино снимают. Вон дядя со штукой на подставке — это оператор, камерой он снимает. Тот, кто командует — режиссер, он здесь самый главный. Пойдем домой, Юленька, ты замерзнешь...

— Стася, ты где, Стася? Наказание, а не ребенок, куда ты опять делась?!

— Под скамейкой сидела, — безмятежно отвечает «наказание».

— Наташа, ну что там, началось?

— Мама, иди скорей, начинается!

— Иду, иду, сейчас курицу выну! Опять, небось, ерунду какую-то сняли...

Вы слышите? Спустя двадцать лет вы не можете ее не услышать. Поет труба.

Даже если ты не слышишь ее — не подчиниться ей невозможно.

Поет труба. Ничего нельзя изменить.

Поднимается занавес.

Актеры за сценой ждут своей реплики, чтобы выйти.

Вы слышите? Сейчас откроется дверь...