ВАМ И НЕ СНИЛОСЬ

О личном в газете писать не принято. И я, пожалуй, не писала бы, если бы не сотни и тысячи людей, прошедших через один чёрный подвал, в котором совершаются такие таинства, что и не снились магистрам белой и черной магии, вместе взятым. Я говорю о Московском театре-студии на Юго-Западе. Если вы сейчас недоверчиво кривитесь — вы там не были.

С известной долей скепсиса относилась к всеобщим любимчикам. Позвонила, сказала: «Иду на "вы". Примете?»

— Приезжайте, — ответил актер и администратор Вячеслав Гришечкин. — Скажите, что вы пришли.

Где тот дом на краю Москвы, на семи ветрах, наискось от крестов с куполами? «Конечная станция Юго-Западная. Освободите, пожалуйста, вагоны». Выхожу, гляжу, общепит трудится. Люди, птицы, люди, птицы — все клюют рис с мясом. Здесь автобусы в пригород и народу-у!

Без пяти семь. Звенят пятаки в кулаке. Вот и черная железная дверь — «Театр-студия на Юго-Западе». Стучу и чувствую чужие глаза: вот чудачка, уже начало. Однако засов заскрипел. Свет в щель слепит. Завистливый взгляд и вздох: «Пустили!»

— Здравствуйте, я пришла, — говорю пароль, как велено.

— Я к Гришечкину.

— Какая разница, спектакль начался. Идём на ощупь. Вещи ставьте. — Ставлю и цепенею от ужаса — взвыли басы:

— Что это?

— Ваша музыка. Не кладите сумку на пианино.

Дают раскладной стул:

— Быстро садитесь, пока темно.

Сажусь. Секунда. Свет. Шаг — и глаза Мольера. Смотрим вместе в мутное зеркало. Невыносимо, как близко. Впиваюсь глазами — какое лицо! В жизни не забыть, если раз увидел — Виктор Авилов.

Народу в зале — полным-полно, до самого потолка сливаются силуэты, стоят и сидят, кто на лавке, кто на ступеньках. Смотрят и слушают с благоговением.

Представление в разгаре, актеры в ударе, всем нравится. Вдруг — неслыханное напряжение, руки дрожат. Чтоб не потерять равновесие разума, держусь глазами за Авилова. Зрачок в зрачок — так не наврешь. А он три шага назад. Раз — век XIX, два — XVIII, три — век XVII. Мистика, машина времени, переселение душ? Не знаю, но верую в Мольера.

В Пале-Рояле премьера с разрешения императора. Сам прибыл, сидит среди нас. Жан-Батист в прологе упражняется в красноречии, открывается в любви Людовику Великому. Пропел стишок — снискал покровительство и расположение. А мы пустили под откос раздражение: поэт не в праве транжирить дар. Создающий песни народа могущественнее, чем создающий его законы. Слова-слуги сами сделают славу, к чему трещать у трона?

Комедия «Тартюф», обличающая церковь, Мольеру стоила дорого. Улыбка Фортуны превратилась в гримасу. Иссякла монаршья милость. Пробилась монаршья злость. Страшней петли удава петля кабалы святош. Эти «Тартюфа» не простят, эти за «Тартюфа» проклянут. Брак с дочерью Армандой подлил масла в огонь. Убийца нанят.

— Я не хочу умирать в одиночестве... Арманда...

Рыдай, Париж: последнее представление знаменитого драматурга и актера Жан-Батиста Поклена де Мольера начинается. В театре Пале-Рояль дают занавес. На Юго-Западе загораются софиты. Актеры труппы разыгрывают новую комедию. Блеск шпаги. Стража в ложе.

— Беги, Мольер! Жизнь дороже.

Актер поворачивается и смотрит, остатки нервов своих и наших собирает в узел и... рвет. Хоть впритык гляди, такое не примерещится — видела: взорвался свет в глазницах и тут же погас. Тонкое тело рухнуло на пол. Кружева на металле. Кто-то выключил лампы. Труп схватили за ноги и утащили. За сценой шорох и всхлипы. В зале — тишина недоумения.

— Господа, прошу... разъезд... У нас несчастье... — От неистового крика всех прорвало. Зритель рядом зарыдал, как ребенок:

— Так не бывает... Это театр.

Кто это кричит, давясь слезами, актриса Пале-Рояля Мариэтта Риваль или Надежда Бадакова? Кто вздрагивает за колонной — слуга Бутон или Алексей Мамонтов? Я не поняла кто... «В десять часов вечера господин де Мольер, исполняя роль Аргона, упал на сцене и тут же был похищен без покаяния неумолимой смертью». Смотрю на циферблат — десять часов вечера.

Когда актеры театра-студии на Юго-Западе, игравшие в спектакле «Мольер» по пьесе Булгакова, вышли на поклон, когда появился Виктор Авилов, восхищению не было предела. Десятки букетов полетели под ноги. Мы стояли, хлопали, кричали «браво» и плакали, и так не помню сколько времени — до изнемождения. У выхода увидела дежурного администратора:

— Предупреждать же надо.

— А ты не знала? «Мольер» и «Гамлет» — наш символ веры.

Теперь, если спросят, что могут эти люди, отвечу: за три часа они разобьют скорлупу скопленной скверны вдребезги, вынут из вас душу и прогонят её плетью по чистилищу, а потом исторгнут слезы блаженного наива, оросят ее и зададут богатый пир убогому сердцу и будут потчевать, пока не скажешь: «Радуйся!», пока не поверишь, что выше мастера нет божества, а приход его — в этом подвале.

Несколько дней назад москвичи опять приезжали в Киев выступать в рамках интернационального студенческого фестиваля «Юность планеты — мира надежда!». Каждый сезон сотни театров совершают гастрольные поездки, и это в принципе неплохо. Но когда на гастроли едут актеры театра-студии на Юго-Западе, я огорчаюсь. Огорчаюсь, потому что они не могут взять с собой шероховатые стены своего небольшого подвала и никакие дворцы в Святошино или в Эдинбурге, куда они собираются нынешним летом, их не заменят. Для любого другого театра этот вопрос оказался бы третьестепенным: везде одинаковые непоколебимые капельдинерши, буфеты с одним и тем же меню, люстры с каскадом стекляшек. Ничего этого нет на Юго-Западе. А к ним едут с разных городов и весей. Сколько раз слышала: Красноярск, Оренбург, Варшава, Донецк, Тбилиси, Петропавловск-Камчатский. Думаете, на проспект Вернадского, 125 летают просто посмотреть спектакль? «Просто посмотреть» можно в любом из этих городов.

В театре-студии на Юго-Западе, доме, созданном режиссером Валерием Беляковичем, вас встретят на пороге и первыми скажут «Добрый вечер!», назовут другом, даже если вы тут первый раз, повесят пальто на вешалке без номерков «для своих» (а свои тут все) и покажут такой спектакль, после которого вы обязательно захотите еще и еще раз сюда вернуться, с тайной надеждой причаститься к высшему откровению человеческой души.