ШКОЛА ЛЮБВИ
Сценарий спектакля Театра-студии на Юго-Западе
[Энн Ветемаа, перевод Т.Урбель]
Сцена напоминает музейный зал, по стенам картинные рамы, небольшие лепные фигурки, фотографии, колокольчик, автомобильный клаксон, манекен в поношенном костюме и старые ботинки. Углы сцены завешены кисеей. На левой стене в раме висит большой репродуктор. Рядом в «окне» за кисеей — чучело Мефистофеля, когда ниша не освещена, его практически не видно. В проходе справа за рядами — помост, с него на сцену ведут ступеньки. Посередине стол и два кресла. На столе лежит что-то, накрытое белой простыней.
П Р О Л О Г
Звучит тревожная музыка, как нельзя лучше подходящая для завязки триллера. В неверном свете справа за кисейной портьерой возникает мужская фигура в плаще, лицо затенено шляпой. Осторожно отодгнув кисею, человек осматривается, затем проскальзывает в помещение.
Затемнение.
Какая-то фигура в белом возникает на лестнице слева, как привидение; колеблются складки балахона.
Затемнение.
Пришелец приглядывается к картинам.
Затемнение.
В темноте раздается звон. Луч высвечивает, как чья-то рука осторожно прячется, потревожив раму с висящим в ней колокольчиком.
Затемнение.
Злоумышленник снимает со стены несколько картин и прячет под полой.
Затемнение.
Справа из-за кисеи за помещением бдительно наблюдает милиционер.
Человек в шляпе заглядывает за кисею в левом «окне» и отшатывается.
Затемнение.
Крик.
Смена музыки.
Свет поочередно выхватывает коротенькие «кадры».
Рудольф пробегает через сцену. Ему что-то командует Анне-Май.
Они с Рудольфом суетятся вокруг стола, где под простыней лежит нечто или некто.
Музыка стихла.
Тихий смех Фердинанда.
Голоса в темноте.
РУДОЛЬФ (задыхаясь от испуга). Забыл, что ты просила принести.
АННЕ-МАЙ (вполголоса, как заговорщик). Я же тебе сказала. Принеси все ножи, какие найдешь. И большую финку тоже. Кажется, она на шкафу.
РУДОЛЬФ. А топор не нужен?
АННЕ-МАЙ. Можешь прихватить на всякий случай… И большие садовые ножницы!
РУДОЛЬФ. Зачем они тебе?
АННЕ-МАЙ (коротко). Живот.
РУДОЛЬФ (вскрикивает в ужасе). Какой живот?
АННЕ-МАЙ. Я думаю, ими удобнее всего разрезáть живот.
Слабый свет на лестнице. Сцена по-прежнему в темноте.
РУДОЛЬФ. Хорошо, дуся. (Убегает наверх.)
АННЕ-МАЙ. Что ты сказал?
РУДОЛЬФ. Ничего.
АННЕ-МАЙ. По-моему ты сказал «дуся». Ужасно старомодно.
РУДОЛЬФ (бегом возвращается, с грохотом сбрасывает ножи и ножницы на поднос). Принес. Вот. (С упреком.) Ты все еще в этом наряде?
АННЕ-МАЙ. Что — боишься, что запачкаю платье? Пустяки, — знакомая работа.
РУДОЛЬФ. Не только поэтому… Как-то неприлично… что-ли…
АННЕ-МАЙ. А вот в древнем Египте по этому случаю одевались особенно торжественно. Чем же плох мой наряд? Солдатам и школьникам я нравилась именно такой. Скольких я сюда заманила, а? (Звук натачиваемых ножей.)
Справа из-за кисеи за комнатой наблюдает милиционер.
РУДОЛЬФ. Да, но…
АННЕ-МАЙ. Никаких «но»! Сегодня подходит к концу еще один этап жизни. Так пусть на мне будет тот наряд, в котором я начинала. (Подходит к столу.)
РУДОЛЬФ (шепотом, растроганно). Все же по-своему он был великий человек.
АННЕ-МАЙ. Более мерзкого характера свет не видывал.
РУДОЛЬФ. О мертвых плохо не говорят… В молодости он был приличным актером.
АННЕ-МАЙ. Не выбей он тебе зубы, ты стал бы еще более лучшим актером.
РУДОЛЬФ (ощупывая десны). В молодости он выбил мне верхние зубы, а сегодня нижние. (С философским спокойствием.) Надо признаться, маэстро не терпел ничего незаконченного.
АННЕ-МАЙ. На следующей неделе сходим к протезисту. Ты хоть и очень мило шепелявишь, но все же чересчур. (Бодро.) Так, приступим к делу. (Рудольф издает тихий стон.) А если у тебя нервы слабоваты, запасись нашатырем.
РУДОЛЬФ. А ты справишься?
АННЕ-МАЙ. Что за вопрос? Когда бальзамировал Леопольд, я ему всегда ассистировала. Позже я сама освоила эту специальность. Справилась с Пеэтером. С Паулем тоже. Даже с Нелли. А вот Эразма я немного подпортила — не смогла как полагается извлечь мозг через носовую полость. (Рудольф икает.) Тебе что, дурно, дорогой? Это всё не так страшно, как людям кажется. (Берет огромные ножницы, нацеливает их на живот трупа.)
РУДОЛЬФ. Ну что, начнем? (Раздается звук якобы разрезаемого полотна.)
Справа из-за портьеры появляется молоденький лейтенант милиции, в руках у него пистолет.
Слабый свет на сцене.
ЛЕЙТЕНАНТ. Руки вверх! Руки вверх! (Рудольф с Анне-Май подчиняются приказу. У Анне-Май в руках ножницы, на которые лейтенант смотрит с опаской.) Сейчас же бросьте ножницы! Себе под ноги! Не дальше! (Анне-Май повинуется. Раздается вопль Рудольфа — ножницы попали ему по ноге.) Отойдите от трупа. Так. А теперь быстро к той стене! Спиной ко мне! (Лейтенант оглядывает инструменты.) Значит, вы убили его вот этим холодным оружием? Фамилия убитого?
РУДОЛЬФ (возмущенно). Боже мой! Такого невежества я не ожидал. (Анне-Май поддакивает.) Этого человека должен знать каждый. Маэстро Фердинандо Весихарк. Знаменитый драматический актер. Знаменитый баритон. Знаменитый мим, наконец.
АННЕ-МАЙ. В милицейских школах могли бы больше уделять внимания эстетическому воспитанию молодежи.
ЛЕЙТЕНАНТ (щупает лоб трупа). Лоб холодный. Чудовище!
АННЕ-МАЙ. Ну что вы, молодой человек!
ЛЕЙТЕНАНТ. Значит, вы убили его вчера утром?
АННЕ-МАЙ. О, нет! Он умер сам. От злости.
ЛЕЙТЕНАНТ. Отставить шутки.
РУДОЛЬФ. Нам не до шуток. Это такая потеря для эстонского театра.
АННЕ-МАЙ. Можно мне опустить руки?
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет!
АННЕ-МАЙ. У бедя дасморк. Дос прябо-таки течет.
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет!
АННЕ-МАЙ (жалобно). Может ты сам вытрешь мне нос, малыш?
ЛЕЙТЕНАНТ. Пусть течет! (Вероятно, он боится приблизится к Анне-Май.)
АННЕ-МАЙ (с упреком). Вы боитесь беззащитной женщины… Такой интересный, сильный мужчина.
ЛЕЙТЕНАНТ. Без сальностей. Не переходите на личности!
АННЕ-МАЙ (не дает сбить себя с толку). Я вас видела позавчера у вокзала. Вы украдкой ели мороженное. Разве нельзя милиционеру в форме есть мороженное?
ЛЕЙТЕНАНТ. Как вы смеете!.. (Достает из кармана передатчик.) Прием, прием. Говорит лейтенант Роозаан. Немедленно высылайте машину. Мои подозрения полностью подтвердились. В доме обнаружен труп… Да. Вышлите две машины, одну из морга. Имя убитого, кажется, Маэстро. (Рудольф шумно вздыхает.) Фамилия Весихарк.
АННЕ-МАЙ (Рудольфу). Какой славный мальчик. Страж порядка. А под ногтями грязь. Очень хотелось бы его усыновить. Дать немного образования. Нежности.
ЛЕЙТЕНАНТ. Разговорчики!
АННЕ-МАЙ (лейтенанту по-дружески). Что именно навлекло вас на подозрения? Ведь вы такой смышленый милиционерик. (Пауза. Лейтенант намерен молчать, но не выдерживает.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Этот дом, что вы называете музеем, уже давно у меня на подозрении.
РУДОЛЬФ. Вот как?
ЛЕЙТЕНАНТ. Я знаю, чем вы здесь занимаетесь. Сюда заманивают людей.
АННЕ-МАЙ. Ну что вы!.. (Рудольф тоже протестует.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, да, вы, гражданочка. И вы тоже, папаша.
АННЕ-МАЙ. Папаша?! Что вы себе позволяете? Рудольф — мужчина в расцвете лет.
ЛЕЙТЕНАНТ (Рудольфу). Да, да, я видел, как он заманивал cюда девушек. Но с меньшим успехом.
РУДОЛЬФ. Да, это правда. С меньшим успехом…
ЛЕЙТЕНАНТ. А по ночам отсюда доносятся шум, пение, крики...
АННЕ-МАЙ. Шум и крики?
ЛЕЙТЕНАНТ. ...И нецензурные выражения. Прямо оргии какие-то! Судя по голосам я даже могу сказать, кто здесь бывал.
АННЕ-МАЙ. Да?..
ЛЕЙТЕНАНТ. Некто Фауст. И, кажется, некто Мефистофель. Видать, прозвища.
РУДОЛЬФ (оскорблено). Молодой человек, здесь служили искусству!
ЛЕЙТЕНАНТ (иронично). Знаем мы это искусство… Какая жестокость! А еще женщина! Все это вы расскажете следователю. (Музыка.) А пока — вдоль стены выходите из помещения. (Рудольф что-то мямлит.) С поднятыми руками! Не переговариваться. Пошли! Ну!
Рудольф и Анне-Май с поднятыми руками поднимаются вверх по лестнице.
Лейтенант с пистолетом в руке следует за ними на безопасном расстоянии.
Затемнение.
Свет на середине.
Простыня на столике откидывается, из-под нее выбирается Фердинанд, с облегчением оглядывается и убегает.
Затемнение.
Д Е Й С Т В И Е П Е Р В О Е
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Музыка. Сквозь нее проступает запись монолога в исполнении Фердинанда. Музыка кончается.
Звонок. Запись останавливается.
В луче света появляется Рудольф, бежит открыть дверь справа за рядами.
РУДОЛЬФ. Боже мой... Одну минуточку! Пожалуйста, не уходите, я сейчас!..
АННЕ-МАЙ. Доброе утро!
РУДОЛЬФ (восторженно). Доброе утро, доброе утро! Я рад приветствовать вас в доме-музее маэстро Фердинанда Весихарка. О, я смотрю, у вас с собой чемоданы? Такие большие! Вы можете их оставить там. Вот так… Пожалуйста, распишитесь в книге посетителей — все же какой-то след… Нет, билеты мы не продаем. Музей работает на общественных началах…
Анне-Май спускается на сцену по ступеням.
На ней экстравагантный, хотя и несколько старомодный костюм.
РУДОЛЬФ. С чего начнем осмотр? Я думаю…
АННЕ-МАЙ. Прежде всего, познакомимся. Меня зовут Анне-Май. Знакомые в шутку величают меня Святой Сусанной. (Смело подходит к Рудольфу, пожимает ему руку.) А вас?
РУДОЛЬФ. Это самое… Рудольф.
АННЕ-МАЙ. Очень красивое имя. Р-р-р-р… (Снова пожимает ему руку.) От него веет мужской эмансипацией.
РУДОЛЬФ (чтобы что-то сказать). Я действительно рад приветствовать вас в доме-музее маэстро Фердинанда Весихарка.
АННЕ-МАЙ. Вот как! (Небольшая пауза. Лукаво.) Но вы бы радовались гораздо больше, если бы вместо меня, пожилой женщины, тут стояла целая рота молодых мужчин.
РУДОЛЬФ. Ну что вы…
АННЕ-МАЙ (не дает себя сбить с толку). Да, да, и это можно понять. Ведь все эти музеи и театры держатся на нас, женщинах. Не будь нас, их бы пришлось закрыть. А эта жалкая горстка мужчин, которая толчется в храмах искусства, приведена туда почти насильно. Чаяния работников культуры мне хорошо известны: вот бы пришла рота мужчин, ну, например, боксеры или военные. Или арестанты-пятнадцатисуточники! Все же люди из гущи народной, Соль земли! (Видит за занавесом слева термос с кофе.) Ой, я помешала вам! Вы как раз пили свой утренний кофе! Минуту, минуту… (Рудольф издает стон.) Я знаю, что вы живете один, без женской заботы. Любому мужчине иногда хочется чего-нибудь вкусненького. Чего-нибудь такого, что приготовлено женской рукой, а не эти опостылевшие бутерброды.
РУДОЛЬФ. Это самое…
АННЕ-МАЙ. Никаких этих самых. Пить кофе из крышки нехорошо — пластмасса убивает аромат. Я сейчас что-нибудь найду. Кухня, видимо, там... (Решительно направляется к занавесу. Рудольф пытается что-то сказать.)
АННЕ-МАЙ. Вы, Рудольф, человек, живущий духовными интересами.
РУДОЛЬФ. Я?
АННЕ-МАЙ. Да, вы. Для таких мытье посуды — всегда непреодолимая трудность. Мой покойный Леопольд был точно такой же, как вы. Я потом приберу у вас на кухне.
РУДОЛЬФ (боязливо). А вы собственно кто такая?
АННЕ-МАЙ. Я? Простая советская вдова. Поклонница искусства. Бог не дал мне детей. Я люблю театр. Ну и, вероятно, музеи тоже.
РУДОЛЬФ. Что вас сюда привело?
АННЕ-МАЙ. Интерес — что же еще? Интерес к музею и лично к вам. (Возвращается к столу и усаживается в кресло. Рудольф тоже садится.)
РУДОЛЬФ. Ко мне? А где вы мы с вами, собственно… То есть, я хотел сказать… когда вы меня могли видеть?
АННЕ-МАЙ. Много раз, и главным образом на вокзале.
РУДОЛЬФ. Ваше лицо мне тоже кажется знакомым. Но вы, вероятно, сами не из этих мест?
АННЕ-МАЙ. Да. Но по воскресеньям я навещаю своего младшего сына Гогу. Он тут неподалёку — в пансионате… для трудновоспитуемых подростков… В колонии. Замечательный парень! Замечательная колония! Я горжусь, что его взяли туда без проволочки.
РУДОЛЬФ. Но ведь вы сказали, что Бог не дал вам детей…
АННЕ-МАЙ. Да. Но я усыновила троих. Из этого прекрасного храма педагогики выходят славные люди: Вова работает в тюремной системе, Гага мечтает о призвании судьи… Да что это я всё обо мне. Поговорим лучше о вас.
РУДОЛЬФ. Обо мне?..
АННЕ-МАЙ. Вы мне сразу бросились в глаза.
РУДОЛЬФ. Чем именно?
АННЕ-МАЙ. В наше время не так уж много мужественных мужчин. Преданных своему делу. Я бы сказала — страстных мужчин.
РУДОЛЬФ (испуганно вскакивает и отходит в сторонку). Кто — я? Страстный?
АННЕ-МАЙ. Да. Смелый! Высокоидейный! Ведь не каждый осмелится разгуливать перед вокзалом с плакатом «Искусство принадлежит народу. Вы уже посетили дом-музей маэстро Весихарка?» Сам из себя такой невзрачненький. А в глазах горит священный огонь. Ничего не боится, не стесняется. Я сразу поняла, что вы — человек, одержимый высокой идеей. (Улыбается.) Но только в первый раз, когда я вас заметила, вы были без этих лозунгов. И поэтому я не сразу поняла, какому именно высокому делу вы себя посвятили. Я глубоко ошиблась.
РУДОЛЬФ. А вы что подумали? Какому делу я служу?
АННЕ-МАЙ (спокойно). Я подумала, что вы посвятили себя служению земной любви.
Рудольф, словно поперхнувшись, издает какой-то каркающий звук.
АННЕ-МАЙ. Да, да… А что это вы так взволновались? Именно это я и подумала. Видите ли, там на перроне, стояла группа девушек лет шестнадцати-семнадцати. Вы их звали, умоляли, завлекали. Я естественно не знала, куда вы их зовете. И когда они ответили, что не могут, вы просили их прийти позже — хотя бы вечером, хотя бы ночью… Вот я и подумала: вот человек, отдавшийся идее любви. И какого высокого полета!
РУДОЛЬФ (едва сдерживаясь, гневно). Послушайте! Если вы пришли для того, чтобы издеваться надо мной… если вы считаете меня таким чудовищем, то…
АННЕ-МАЙ (искренне). Почему чудовищем? (Встает и выходит на авансцену.) Любовь, по-моему, великое чувство. Бескорыстное. Желание поделиться с кем-то. Вы были готовы делиться сразу с шестью…
Рудольф стонет.
АННЕ-МАЙ. Великие любовники — Дон Жуан, Казанова, Распутин, наконец, — всегда вызывали уважение. Разумеется, не у ханжей. А народ их всегда всегда любил и воспевал. Глас народа — глас божий. Вы же не станете это отрицать?
РУДОЛЬФ (справившись с собой: теперь все это начинает его уже веселить). Я и Дон Жуан! (Смеется.) Послушайте, вы начинаете мне нравиться.
АННЕ-МАЙ (серьезно). Вот и хорошо. (Рудольф снова озадачен). Хотя смеяться тут, конечно, нечего. Может, вы и есть Дон Жуан. Потенциальный.
РУДОЛЬФ. Потенц… Ну, знаете ли… Потенциальный?
АННЕ-МАЙ. Ну, да. Но просто вы не нашли подходящей женщины. И ваши душевные силы и страсть сублимировались во что-то иное, нашли более высокую идею. Обычно так и бывает со всеми великими людьми.
РУДОЛЬФ. Великими… (Он уж и не знает, что думать.)
АННЕ-МАЙ. Да, которые кардинально отличаются от рядовых людей. Вы не рядовой человек. Вы с самого начала произвели на меня потрясающее впечатление. Видите ли, я знала в жизни многих мужчин. Я знала много прекрасных мужчин: Антон, Альберт, Кристьян и так далее. Но мало кто из них был по-настоящему мужественен. Их в большей или меньшей степени интересовали мирские блага: машина, банька, бассейн. Простые, всем доступные вещи.
РУДОЛЬФ. Доступные?
АННЕ-МАЙ. В общем, да. Таких людей, как вы, я встречала редко. Ну, конечно, мой муж Леопольд — но он был само совершенство! И мои усыновленные детки — Гага, Гога, Вова. Я вам о них уже говорила.
Рудольф и Анне-Май возвращаются в кресла у столика.
РУДОЛЬФ. И теперь вы хотите усыновить меня?
АННЕ-МАЙ (кокетливо). Что вы? Я была бы согласна на обратное.
РУДОЛЬФ (чтобы переменить тему). И кто же они были — эти ваши «гаги-гоги»?
АННЕ-МАЙ (гордо). Гога был вор.
РУДОЛЬФ (бормочет). Что вы говорите…
АННЕ-МАЙ. Мазурик. Но начисто был лишен материальных интересов.
РУДОЛЬФ. Но все равно воровал?
АННЕ-МАЙ. Из чистого интереса. Ему важно было действие, а не результат. Виртуозность — вот чего он добивался. Вова же дрался. Беззаветно. Без злобы. Из чистого интереса. А Гага — пил. В шестнадцать лет он был уже законченный алкоголик. Какая самоотверженность! Махнуть на все земное рукой! Подобные святые люди — моя слабость. (Пауза.) Я их всех усыновила. Но так как их увлечения были антиобщественны, то их пришлось переменить. И теперь, по выражению Фрейда, они сублимировались в дела, полезные для общества. Этим они занимаются в колонии, я уже говорила. (Пауза.) Ох, что-то я заболталась. Перейдем лучше к делу. К делу!
РУДОЛЬФ (с облегчением вскакивает и заученным тоном начинает экскурсию). Я рад приветствовать вас в доме-музее маэстро Фердинандо Весихарка. Маэстро Фердинандо Весихарк родился в сентябре 1913 года в деревне Райккюла Харьюского уезда в семье бобыля.
АННЕ-МАЙ. Позже, голубчик, позже.
РУДОЛЬФ. Как — позже? В сентябре девятсот тринадцатого года в семье бобыля…
АННЕ-МАЙ. Да, но об этом позже… Не будем сейчас ворошить биографию этого Весихарка.
РУДОЛЬФ. Не будем? Почему? (Неловкая пауза.) О чем же мы тогда…
АННЕ-МАЙ. О вас.
РУДОЛЬФ. Обо мне?
АННЕ-МАЙ. И о вашем музее. Я понимаю. Моя подруга — она работает в министерстве культуры — рассказывала, что дела с музеем обстоят неважно. Посетителей почти нет. Несмотря на все старания.
РУДОЛЬФ (упрямо). Ну, не так уж плохо. Не так уж плохо! Наша книга для посетителей…
АННЕ-МАЙ. Давайте честно: все записи в этой книге… по крайней мере за последнюю неделю, сделал один человек. (Посмеивается.) Хоть бы ручку поменяли. (Рудольф хочет что-то сказать, но удерживается. Ссутулился.) А дело, видно, в том, что вы, Рудольф, не ощущаете духа времени. В смысле пропаганды.
РУДОЛЬФ (после паузы, грустно, искренне). Наверно. (Горячо.) Но я старался! Ведь вы же сами видели, я ходил встречать почти все поезда. Ведь поселок наш невелик. Я вывешивал лозунги, транспаранты, на последние деньги купил доску с золотыми буквами. Никто не приходит. Никто не помогает — даже министерство культуры. Они — вы только подумайте! — отрицают, что Фердинанд был гений! Считают, правда, что он был актер средний или выше среднего, но… К тому же пропал без вести. Некоторые даже думают, не драпанул ли он за границу. В смуте военных событий. Я в это ни за что не поверю. Но доказать не могу. Фердинандо… (яростно) — актеришка средний или выше среднего!.. Он был гений!
АННЕ-МАЙ. Скажите мне, пожалуйста, «в смуте военных событий». Нет, скажите мне лучше так: «в смуте сложных военных событий»!
РУДОЛЬФ (не понимает). В смуте сложных военных событий…
АННЕ-МАЙ. Вот! Вот видите! Вы шепелявите. Вы не можете выговорить даже трех «с» подряд. (По-матерински.) А ведь вам приходится давать разъяснения, Рудольф! Публика терпеть не может подобные дефекты. (Рудольф опешил.) Не стесняйтесь, не стесняйтесь, мне ваши «с» даже нравятся. В них чувствуется какая-то такая первозданная мужская слабость… Но все-таки рот нужно привести в порядок.
РУДОЛЬФ. Я понимаю, но… Мне… как бы это выразиться… жалко.
АННЕ-МАЙ. Ну, это не так разорительно.
РУДОЛЬФ. Что вы, что вы! Вы меня неправильно поняли. Ведь это как бы… реликвия…
АННЕ-МАЙ. Что, зубы — реликвия?
РУДОЛЬФ. Да, зубы. Точнее, даже не зубы, а их отсутствие.
АННЕ-МАЙ. Не понимаю.
РУДОЛЬФ. Мне их выбил сам Фердинанд. Своею собственной рукой. И мой рот — это, так сказать, живой памятник… Ведь государство берет под защиту объекты, связанные с жизнью великих людей. Одним словом, это памятник культуры или что-то в этом роде.
АННЕ-МАЙ (смеется, внезапно задумывается). Я понимаю. Такие вещи иногда полезны в целях рекламы. В этом чувствуется дух времени. (Небольшая пауза.) Но тогда надо ваши тексты пояснений отредактировать с точки зрения буквы «с», чтобы поначалу их было меньше, а эффект оставить под конец. Иначе это может показаться навязчивым. Так, значит, покойничек любил подраться. Когда он вам зубы выбил? Когда слушал ваши пояснения? Ах, нет — к тому времени он уже пропал без вести!
РУДОЛЬФ. Это было гораздо раньше. Это было в самую кульминацию нашей дружбы.
АННЕ-МАЙ. Да? Занятный способ выражать дружеские свои чувства. Так вы с ним старые знакомые?
РУДОЛЬФ. Да, с самой песочницы.
АННЕ-МАЙ. И он уже тогда… лупил?
РУДОЛЬФ. У него всегда был страстный, горячий характер. И в школу мы с ним вместе пошли. И в театральное училище тоже. Это он заставил меня поступить вместе с ним.
АННЕ-МАЙ. И вы сразу согласились?
РУДОЛЬФ. А как же иначе? Мы с ним всегда были как носок и сапог.
АННЕ-МАЙ (задумчиво). А сапог знай себе протирал дырку в носке… А почему же он потребовал, чтобы вы поступали в театральное училище?
РУДОЛЬФ. А он однажды сказал: «Нужно, чтобы кто-нибудь донес до потомков хронику всей моей жизни. Это твоя почетная задача, друг Рудольф!» Да я и сам не имел ничего против театрального училища. Там я и получил специальность.
АННЕ-МАЙ. Вы тоже актер? Я и не знала.
РУДОЛЬФ. Я стал суфлером. Подсказчиком. Вначале я и сам играл маленькие роли. Но под влиянием зала у меня все слова вылетали из головы… И когда однажды публика стала смеяться и первое действие трагедии провалилось, Фердинандо в антракте обработал мою верхнюю челюсть… подчистую. Это решило мою участь. Протезы были дорогие, и я стал суфлером. Это такой специалист, который одним движением губ должен уметь передавать слова.
АННЕ-МАЙ. Он загубил вашу карьеру артиста. А вы тут носитесь с его домом-музеем!
РУДОЛЬФ. Суфлер — хорошая специальность. Великая специальность. И заучивать ничего не надо. И провала можно не бояться. И того, что можешь свой талант пропить, тоже можно не бояться. Суфлерская будка — лучшее место на сцене… Я благодарен маэстро. Как только миновала «смута военных действий» и маэстро пропал без вести, я принялся за организацию его музея. Сюда и ушли все мои сбережения. А сколько труда было вложено! Вот, например, эти брюки — настоящие брюки Весихарка. (Показывает протертость на штанах.) И эта дырка на них — тоже настоящая. Натуральная. Просиженная гением лично. И эти ботинки тоже — думаете, их легко было достать? Я охотился за ними, как какой-нибудь Андроников. В свое время маэстро их пропил. Он вообще все, что мог, пропивал. У него в этом деле был железный характер. Ох и набегался же я по старьевщикам!
АННЕ-МАЙ. Как вы красиво говорите! О такой, простите, вещи, как протертые штаны! Будто о святыне.
Музыка начинается тихо.
Рудольф преобразился. Куда-то делась его застенчивость, он говорит уверенно и вдохновенно.
РУДОЛЬФ. А это и есть святыня. И она очень нужна музею. Такие вещи притягивают людей. Они по ним прямо-таки с ума сходят — рассматривают их с каким-то религиозным восторгом! «Какой великий человек, а такой же как мы… Такой большой человек, а такой простой!» Жилетка Вильде и ботинки Таммсааре имеют потрясающую агитационную ценность. (Музыка громко. Продолжает говорить за музыкой.) Это знает каждый специалист. Редко сами произведения оказывают такое влияние.
Рудольф ведет Анне-Май вдоль стен, показывая экспонаты.
Подводит её к «окну», в нише вспыхивает свет, и Рудольф театральным жестом указывает на Мефистофеля.
Анне-Май удивленно и восхищенно вскрикивает.
Музыка постепенно стихает.
АННЕ-МАЙ (восхищенно аплодирует). Браво! Потрясающе! А что это такое?
РУДОЛЬФ. Это? Это гордость нашего музея. Восковая фигура маэстро. Она составлена по старым фотографиям.
АННЕ-МАЙ. Вы романтик, Рудольф! Я уверена, что на сцене вы имели бы огромный успех.
РУДОЛЬФ. Что вы… (Все же он немного польщен.)
АННЕ-МАЙ. А этот дом здесь? Это здание? Разве Фердинанд здесь когда-нибудь жил?
РУДОЛЬФ. Конечно. Он жил здесь 25, 26 и 27 мая 1932 года. И ночевал здесь. Здесь была… ну, каталажка. Фердинанд был большой скандалист. Мощный темперамент! Полиция продержала его здесь три дня. Конечно, он сидел и в других заведениях подобного рода. Но это самое неказистое, уже потом почти развалилось. Его хотели снести. А я восстановил.
АННЕ-МАЙ. Какое рвение и предприимчивость! Наверно, это потребовало немалых средств?
РУДОЛЬФ. Конечно. Я работал дни и ночи. Днем преподавал в железнодорожном училище этику. Вечерами работал в гладильне. И, наконец, накопил столько средств, что смог стать владельцем этого домика.
АННЕ-МАЙ. Рудольф! Вы настоящий мужчина.
РУДОЛЬФ. Что вы… Ну должен же человек во имя чего-то жить. Сказано ведь: посади дерево, построй дом, воспитай ребенка. Детей у меня нет — не повезло в любви. Вот я и сказал сам себе: оборудуй-ка, Рудольф, дом, создай там дом-музей знаменитого человека маэстро Фердинандо Весихарка. И тогда ты не зря прожил жизнь. Разве я не прав?
АННЕ-МАЙ (решительно). Да. Я с вами совершенно согласна. Более того, я именно для этого сюда и пришла — я решила, я буду помогать вам, Рудольф.
РУДОЛЬФ (снова растерянно). Мне — помогать? Зачем?
АННЕ-МАЙ. Видите ли, просто у меня такой характер, я хочу активно участвовать в жизни. Особенно после смерти мужа. Я давала уроки боксерам и политикам. Я организовала «Общество любителей ядовитых змей», несчастных гадюк нередко обижают.
РУДОЛЬФ. О, да…
АННЕ-МАЙ. Я успешно участвовала во многих предприятиях. Но когда я узнала о ваших стараниях, я почувствовала, что должна помочь вам в служении вашим идеям.
РУДОЛЬФ. Как вы это себе представляете?
АННЕ-МАЙ. Сейчас увидите. Вы оставайтесь здесь, а я иду на кухню. (Музыка.) Я сейчас вернусь.
Рудольф недоуменно мечется по сцене.
Анне-Май возвращается, на ней уже другой, не менее экстравагантный наряд.
Музыка становится тише.
АННЕ-МАЙ (горделиво). Ну как?
РУДОЛЬФ. Это самое… (Он оробел, но, вероятно, вид Анне-Май все же очаровал его.) Вы хотите мне помочь?
АННЕ-МАЙ. Совершенно верно, дорогой товарищ Рудольф. Мне уже надо спешить.
Наплыв музыки, Анне-Май пританцовывает и напевает.
РУДОЛЬФ. Куда?
АННЕ-МАЙ. Естественно, к вечернему поезду.
РУДОЛЬФ. Не понимаю…
АННЕ-МАЙ. Что тут понимать? Я попробую сделать то, что вы сами делали много раз. Буду проводить пропагандистскую и агитационную работу. Заманивать сюда людей. Искусство принадлежит народу!
Наплыв музыки.
РУДОЛЬФ. В таком виде?
АННЕ-МАЙ. Это один из комплектов моей молодости. И, насколько я помню, он особенно сильно действовал на солдатиков и гимназистов-абитуриентов. Они просто голову теряли. Я уверена, что мужчины с тех пор не изменились. Хотя порой я сомневаюсь… Но, увидев вас, Рудольф, я снова обрела веру…
РУДОЛЬФ. Я иду с вами! Я не могу вас, такую беззащитную…
АННЕ-МАЙ. Как раз беззащитность и привлекает настоящего мужчину. Это очень мужественная черта… Мужчина всегда мечтает о незащищенной и легкой добыче. (Наплыв музыки.) Да, кстати, никакая я не беззащитная женщина. К сожалению, конечно! Мне иногда хочется быть беззащитной, но ничего не выходит — мужчины всегда оказываются беззащитнее меня.
Наплыв музыки.
РУДОЛЬФ. И все же, я не могу вас одну отпустить на вокзал.
АННЕ-МАЙ. Почему?
РУДОЛЬФ. Вы привлекаете всеобщее внимание…
АННЕ-МАЙ. Но ведь именно это и надо! Итак — до скорого свидания! Искусство принадлежит народу!
Анне-Май уходит по правой лестнице. Рудольф в недоумении остается.
Затемнение.
Какая-то фигура в слабом свете крадется, присматриваясь к экспонатам. Оглядывается и исчезает.
Затемнение.
Наплыв музыки.
Экскурсия I
Анне-Май приглашает в музей разношерстную группу экскурсантов.
Здесь «представители братских народов», школьница, молодой солдат и тому подобная публика.
Экскурсанты с застывшими кукольными лицами механически семенят за Анне-Май вдоль стен, с любопытством разглядывая экспонаты. Гудят в клаксон, звонят в колокольчик. Доходят до Мефистофеля, Анне-Май широким театральным жестом «включает» свет в нише, экскурсанты вскрикивают. Потом они отправляются к двери и сердечно прощаются с Анне-Май. Тем временем Рудольф уже ведет тем же маршрутом вторую группу экскурсантов, потом Анне-Май — третью. Провожает их до двери и прощается.
Музыка заканчивается.
КАРТИНА ВТОРАЯ
РУДОЛЬФ (восхищенно). 63 посетителя за один вечер. Столько же, сколько за целое прошлое полугодие. Из них 59 мужчин. Вы волшебница, Анне-Май!
АННЕ-МАЙ. Нужда научит. А ваш Фердинандо стал здорово популярен. Скоро он станет любимцем публики. Один посетитель — ну, такой с носом боксера — обещал завтра утром снова прийти. И еще два абитуриента. Просили пустить их в семь утра.
РУДОЛЬФ (мрачно). С носом боксера… Этот бугай просто меня взбесил.
АННЕ-МАЙ. Чем же он разозлил нашего Рудольфа? Этот славный мопс килограммов на сто? С глазами цыпленка. Эта безобидная гориллочка.
РУДОЛЬФ. Он все время пялился… туда,… куда не следует.
АННЕ-МАЙ. Куда же?
РУДОЛЬФ. Ну, когда я показывал фотоальбом маэстро, с его выдающимися ролями, он смотрел… в другую сторону. И когда я показывал рецензии — то же самое…
АННЕ-МАЙ. Куда же?
РУДОЛЬФ. Я же сказал — в другую сторону.
АННЕ-МАЙ. Да, это вы сказали, но…
РУДОЛЬФ. Вам нужно все знать? Он глядел на ваш рот. И на ваши ноги тоже!
АННЕ-МАЙ. Вот и прекрасно! Значит, я еще ничего. Даже мой покойный муж, Леопольд, однажды похвалил мои ноги и рот. Правда, это было давно, и сказал это он не мне, но все-таки…
РУДОЛЬФ. Кому же?
АННЕ-МАЙ. Одному художнику, которому я позировала. Он прямо-таки расхваливал меня. Мы в то время нуждались, молодые были. И Леопольд продал меня в натурщицы. Я очень гордилась этим.
РУДОЛЬФ. Гордились?
АННЕ-МАЙ. Да.
РУДОЛЬФ. Странная вы женщина, Анне-Май… Этот боксер тоже глядел на вас как…
АННЕ-МАЙ. И вам это не понравилось? Может, вы ревнуете? Вот умора! (Смеется как девчонка.)
РУДОЛЬФ. Я, может и ревную, но маэстро ревновал бы еще больше. Если люди и вернутся, то не из-за маэстро, а из-за вас. Это даже как-то нечестно…
АННЕ-МАЙ. Значит, вы ревновали из-за маэстро? Ничего — к искусству часто ведут тропинки эротики и любви. И вам, Рудольф, надо взять на вооружение эту истину.
РУДОЛЬФ. Каким это образом?
АННЕ-МАЙ. Вы интересный статный мужчина. Вы, несомненно, нравитесь женщинам. А женщины так устроены, что если им нравится мужчина, то нравятся и его идеи… В следующий раз вы оденьтесь пооригинальнее, и мы пойдем с вами на вокзал. И тогда вы уже приведете сюда шестьдесят три женщины…
РУДОЛЬФ (радостно). В следующий раз? Значит, вы собираетесь мне еще помогать?
АННЕ-МАЙ. А чего мне здесь зря торчать?
РУДОЛЬФ. Здесь?
АННЕ-МАЙ. Если вы ничего не имеете против… я подумала, раз уж я решилась помогать вам, может, мне и пожить здесь некоторое время? А то ездить в город туда-сюда очень утомительно. Я могла бы ночевать на кухне. Или все равно, где вы пожелаете.
РУДОЛЬФ (эта мысль нравится ему, но немного и пугает. После паузы.) Анне-Май, позвольте мне задать вам один вопрос? Только честно?
АННЕ-МАЙ. Разумеется.
РУДОЛЬФ. Анне-Май, у вас плохие квартирные условия?
АННЕ-МАЙ. Нет. У меня очень милая небольшая квартирка.
РУДОЛЬФ. Небольшая?
АННЕ-МАЙ. Ну, такая небольшая, шестикомнатная квартирка.
РУДОЛЬФ. Шесть комнат?.. Ну, конечно, я ничего не имею против, чтобы вы пожили здесь. Только… удобно ли это? Люди начнут говорить о нас всякие гадости.
АННЕ-МАЙ. Почему гадости? Просто они могут подумать, что мы с вами живем в свободном браке.
РУДОЛЬФ (вздрогнув). Могут… Это было бы ужасно.
АННЕ-МАЙ. Почему же? Во-первых, мы ведь не живем. А во-вторых, незарегистрированный брак — очень даже хорошая форма совместной жизни.
РУДОЛЬФ. Вы так думаете?
АННЕ-МАЙ. Конечно. И потом, гражданский брак звучит гораздо лучше, чем брак по принуждению. Разве вы, Рудольф, не за принцип добровольности в любви?
РУДОЛЬФ. Ну, в общем-то… да… Но как же наш музей… Это может бросить на него тень!
АННЕ-МАЙ. Вот и хорошо! Посетителей набежит! Очень пикантно — два пожилых грешника! О нас станут злословить, а это значит, что нами станут восхищаться. Людей больше всего восхищает то, над чем они злословят. То, чего сами делать боятся.
РУДОЛЬФ. Я понимаю. Но все же это мне будет нелегко…
АННЕ-МАЙ. Что именно?
РУДОЛЬФ. Жить (с трудом)… с прелестной дамой под одной крышей… эти сплетни… и оставаться джентльменом…
АННЕ-МАЙ. Что вы! Во имя идей я готова на все, как и вы. Покойный Леопольд понял бы меня. Он никогда не был мещанином.
РУДОЛЬФ. Верю, особенно после той истории, когда он из вас сделал натурщицу.
АННЕ-МАЙ. Если вы не возражаете, будем считать, что все в порядке. Будем здесь с вами служить священной памяти Весихарка. Пусть люди думают, что мы живем нерасписанные. Это прекрасная реклама. Здорово, Рудольф? (Рудольф не очень уверенно кивает.) Знаете, наш союз принесет и мне кое-какую пользу. У меня с собой есть ценные старинные картины, я их вам сейчас покажу. (Уходит по лестнице направо.)
РУДОЛЬФ. Как, у вас уже утром были картины с собой?
АННЕ-МАЙ. Разумеется.
РУДОЛЬФ. То-то, я смотрю, такие тяжелые чемоданы.
АННЕ-МАЙ. Да.
РУДОЛЬФ. Какая вам от этого польза?
АННЕ-МАЙ. Видите ли… У меня в квартире живут внуки — дети Гоги и Вовы… Места-то хватает, но милые игры этих славных сорванцов немного опасны для моих картин. (Возвращается с картинными рамами и развешивает их по стенам на свободные места.)
РУДОЛЬФ. Что за опасные милые игры?
АННЕ-МАЙ. Им нравится играть в войну. Иногда я к ним присоединяюсь. Но они любят заряжать пистолеты чернилами — так веселее. А у меня не хватает духу запретить им это. На прошлой неделе они влепили святому Христофору фиолетовую блямбу прямо между глаз. Святому старцу она никак не к лицу. Я полдня терла его непорочный лик — еле оттерла. (Подбегает к чемодану. Вынимает из него Христофора.) А еще они любят стрелять в цель из ружья с присоской. А как-то одна стрела присосалась к ягодице святой Агнессы. Это портит ее репутацию, так как в «Перечне святых» зафиксировано, что Агнесса — самая неуязвимая. (Вынимает Агнессу, демонстрирует.)
РУДОЛЬФ. А этот господин кто?
АННЕ-МАЙ. Это? Мой покойный муж. Леопольд. Реноватор мумий, реставратор искусства средневековья. Это он завещал мне коллекцию картин. Но об этом когда-нибудь в другой раз. О нас даже пьесу написали. Милая такая вещица, во многом, правда, неточная. Я как-нибудь вам дам ее почитать.
РУДОЛЬФ. А это кто?
АННЕ-МАЙ. Это полусвятой Теофилл. (Вдвоем вешают на колонну Теофилла — гипсовая головка в картинной раме.)
РУДОЛЬФ. Почему полусвятой?
АННЕ-МАЙ. Потому что в первой половине своей жизни он был доблестный человек. Умерщвлял плоть напитками и устраивал прекрасные представления для народа.
РУДОЛЬФ. Совсем как наш Фердинанд…
АННЕ-МАЙ. Да. Но потом он умер. Правда, смерть эта оказалась мнимой. А когда Теофилл очнулся от летаргического сна, он стал вести себя по-свински. Поэтому он считается полусвятым. (Вешает картину на стену.) Ну как?
РУДОЛЬФ. Нос у него прямо-таки лиловый.
АННЕ-МАЙ. Да, колоритен, ничего не скажешь… (Указывая на картины.) И кто знает, может, маэстро Фердинанду довелось когда-нибудь играть роль какого-нибудь святого?
РУДОЛЬФ. Он играл все больше разбойников.
АННЕ-МАЙ. Ну что, по-моему, помещение стало как-то богаче.
РУДОЛЬФ (кивает удовлетворительно). Спасибо, Анне-Май.
АННЕ-МАЙ. Вот видите, от меня есть польза. Ну что, возьмете меня в младшие научные сотрудники? И мы станем популяризировать вашего пропавшего друга — только держись! Сделаем его снова народным любимцем. Возьмете, Рудольф?
РУДОЛЬФ (с сомнением). Вас?..
Рудольф заводит старую, дребезжащую запись. Это какой-то классический монолог на непонятном языке (так называемая «рыба»), исполняемый в преувеличенно театральной манере. Рудольф самозабвенно слушает. На Анне-Май этот же монолог производит совсем обратное впечатление.
АННЕ-МАЙ (послушав некоторое время). Что это за гадость?
РУДОЛЬФ. Да как вы можете? Это же Он Сам! Фердинанд!
АННЕ-МАЙ. ДА?! (Смущенно.) Вот как… Наверно, очень старая запись.
РУДОЛЬФ. Конечно. Но все еще производит сильное впечатление. Неужели она вас не потрясла?
АННЕ-МАЙ. Нет, ну конечно же, потрясла… Меня вообще потрясают самые разные вещи…
РУДОЛЬФ (серьезно). Анне-Май! Если вы Им… не восхищаетесь,.. нам не имеет смысла работать вместе…
АННЕ-МАЙ (беспомощно). Я думаю… я еще не успела вслушаться. Может быть, прокрутим еще раз. С самого начала. И до конца. (Ставят запись. Рудольф то закатывает глаза, то улыбается… — он внутренне играет этот монолог. Анне-Май беспокойно ерзает, затем взгляд ее останавливается на Рудольфе, и лицо ее просветляется.) Потрясающе!
РУДОЛЬФ (радостно). Вот видите! Нужно просто вслушаться.
АННЕ-МАЙ. Я всмотрелась.
РУДОЛЬФ. В кого?
АННЕ-МАЙ. В вас. И вы вызвали у меня глубокое уважение.
РУДОЛЬФ. Я?
АННЕ-МАЙ. Да. Если человек восхищается чем-то таким, чему поклоняются все — будь то Рим, или монеты Палестины, или полотна Джотто, в этом нет ничего удивительного. Но если кто-то находит в себе силы восхищаться карканьем вороны, кваканьем лягушек… это заслуживает глубочайшего уважения. Вы так прекрасно слушали.
РУДОЛЬФ. Вы сравниваете маэстро с?..
АННЕ-МАЙ (пытаясь исправить ошибку). Не в прямой связи, конечно же нет, я еще не успела постигнуть всей глубины. Но ведь она должна же быть, иначе вы не любили бы его так.
РУДОЛЬФ. Конечно, до всего доходят не сразу. Вы не должны торопиться с выводами. Манера маэстро глубоко индивидуальна. Неповторима, ни с чем не сравнима. (Постепенно успокаивается.)
АННЕ-МАЙ. Наверно, это, действительно, так… Мне еще надо работать и работать, чтобы понять его. И разве это не прекрасно.
Вступает музыка.
РУДОЛЬФ. Вам нужно приступить к работе, чтобы полностью понять его. Уже завтра мы ознакомимся с основными моментами его биографии. А потом перейдем к рецензиям. (Он вдохновляется, берет Анне-Май за руку.) И записи! Их надо слушать, слушать, слушать! (Музыка, монолог.) Вы научитесь видеть всю ширину и глубину актерского амплуа маэстро, вы будете наслаждаться его тончайшими нюансами, его замечательными оттенками, потрясающими модуляциями. Вы будете восхищены его мудрым цинизмом, его огромной жизнестойкостью, его самобытным философским мировоззрением. Мы вместе углубимся в это наследие!
Музыка постепенно заглушает слова.
АННЕ-МАЙ. Да, я непременно хочу это сделать!
РУДОЛЬФ. Вы понимаете, они там считают, что он был актер средний или выше среднего. Он был гений!..
Музыка, пламенная речь Рудольфа, запись монолога.
За занавесом справа появляется маэстро Фердинанд Весихарх собственной персоной.
Фердинандо слушает некоторое время запись,
сплевывает и сообщает свое мнение.
ФЕРДИНАНД. Ну и дерьмовая запись! Надо перезаписать! (Рудольф оборачивается и застывает. Анне-Май смотрит на вошедшего с веселым интересом.) Рудольф, дружище, здравствуй! Подойди и поцелуй меня! Я вернулся к тебе!
Музыка.
РУДОЛЬФ (дрожащим от волнения голосом). Фердинанд — ты! (Друзья обнимаются.)
АННЕ-МАЙ. Фердинандо?
Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Фердинанд театрально пожимает руку Рудольфу.
Затемнение на сцене.
Из-за занавеса в происходящее подозрительно вглядывается лейтенант.
Сцена снова освещена. Лейтенант исчезает.
Музыка кончается.
РУДОЛЬФ. Возможно ли это? Ты жив? Поговаривали, что ты за границей… или в тюрьме…
ФЕРДИНАНД. О… (Умиленно гладит стены своего музея.)
РУДОЛЬФ. Даже ходили слухи, что ты в сумасшедшем доме.
ФЕРДИНАНД. О боги…
РУДОЛЬФ. А под конец мы все просто-напросто решили, что ты умер.
ФЕРДИНАНД (риторично).
Нет! Не отдам я дьяволу души,
Пока не завершу дела свои земные… (Разражается смехом.)
АННЕ-МАЙ (со улыбкой). Потрясающе.
ФЕРДИНАНД. А кто эта женщина? Уж не женился ли ты? (Судя по всему, эта неожиданность была для Фердинанда не из приятных.)
РУДОЛЬФ. Что ты! Что ты! Она просто пришла мне на помощь, чтобы нести в народ сведения о тебе.
ФЕРДИНАНД. Это похвально… Если только за этим не кроется что-то другое.
АННЕ-МАЙ (немного грустно). Да. У меня был такой план поначалу, но теперь он не имеет никакого смысла.
ФЕРДИНАНД (строго). Не имеет смысла? Почему же? Народу надо рассказывать о его великих сынах. Эта работа всегда имеет смысл. И до и после моей смерти. (Расхаживает по комнате, рассматривает экспонаты. Пренебрежительно.) Я смотрю, как-то бедно вы живете. Убого. Солидности не хватает. Когда я узнал про этот музей, я рассчитывал на нечто большее.
РУДОЛЬФ (извиняющимся тоном). На нечто большее не было средств…
ФЕРДИНАНД. Нужно было найти! Музею не хватает величественности.
АННЕ-МАЙ (искренне). Вначале и я так думала. А теперь, когда я увидела вас, я нахожу, что все соответствует.
ФЕРДИНАНД. Не понял?..
АННЕ-МАЙ. Все соответствует правде. Тут даже слишком богатая обстановка.
ФЕРДИНАНД. Что вы хотите этим сказать?
АННЕ-МАЙ (весело, но с уважением). Я хочу сказать, что вы и величественность — несовместимы. Если бы я не знала, кто вы, я приняла бы вас за самого обычного веселого босяка.
РУДОЛЬФ. Анне-Май!..
АННЕ-МАЙ. Да-да! За старичка, попивающего денатурат.
ФЕРДИНАНД (орет). Что?! Рудольф, эта пустельга оскорбляет меня!
АННЕ-МАЙ. Пустельга? Интересное выражение. Но оскорбить вас я не хотела. Сразу видно, что вы когда-то были прожигателем жизни. И каким! А для художника это вовсе не позорно. Старый доблестный бродяга. (Фердинанд пытается протестовать.) Да, бродяга! Пусть посмотрит на себя в зеркало.
ФЕРДИНАНД (думает, не вспылить ли ему, но, видя, что Анне-Май вовсе не желает над ним насмехаться, он кисло улыбается). Да, что правда, то правда. Старый бродяга! (Бухается на колени перед залом.) Да, сейчас я в запущенном состоянии. А кто виноват? — людская неблагодарность! Участь великих художников всегда такова. Посмотрели бы вы на меня в дни расцвета! О... (Вскакивает, обегает сцену.) Вы видите эти портреты? Это всё я-а! Я! Я блистал, я был первый актер во всей Эстонии. А теперь? Что с тобой стало, Фердинандо? Тебя оскорбляет какая-то… (Снова падает на колени, утыкается лицом в колонну, театрально всхлипывает.)
РУДОЛЬФ. Фердинандо!
ФЕРДИНАНД. О, тогда всё было по-другому…
АННЕ-МАЙ. Сомневаюсь, было ли тогда по-другому. Когда я вижу все эти экспонаты, эти штаны, эти ботинки, что каши просят…
ФЕРДИНАНД. Что? Где мои ботинки?
АННЕ-МАЙ. Да вон они, над вами висят.
ФЕРДИНАНД. Что? Это? Это мои ботинки? Да я отродясь таких не носил!
АННЕ-МАЙ. Неужели?
ФЕРДИНАНД. Ни в жизни таких не надену. И ты, Рудольф, утверждаешь, что это мои ботинки? (Срывает ботинки со стены и рассматривает с отвращением.) У меня и не такие…
РУДОЛЬФ (немного виновато). Это твои ботинки! Ты же сам химическим карандашом написал на подметке свое имя. После долгих поисков я разыскал их у одного старьевщика…
ФЕРДИНАНД (отбрасывает ботинки). Подделка!
АННЕ-МАЙ (мягко, вешая ботинки ему на плечо). А вы знаете, зря вы их так бросили. Они ничуть не хуже ваших теперешних. Вы могли бы их еще чуть-чуть поносить.
ФЕРДИНАНД (смотрит на нее долгим, якобы испепеляющим взглядом, но потом все же не широко улыбается). Мне нравятся ваши остроумные шутки. Но вы напрасно иронизируете. Рудольф, завтра купишь мне новые ботинки. Я останусь здесь жить.
РУДОЛЬФ. Да, но… (Он, видимо, хочет сказать, что у него нет денег.) Конечно, оставайся, Ферди…
ФЕРДИНАНД. Ты же знаешь, Рудька, я не люблю, когда коверкают имена. Зачем ты это делаешь? Называй меня просто Фердинандо!
АННЕ-МАЙ. Фердинандо…
ФЕРДИНАНД. Фердинандо!
АННЕ-МАЙ. Фердинандо… Потрясающе!
ФЕРДИНАНД. Эту бабку отправь на кухню. Пусть приготовит что-нибудь вкусненькое. И пара шампанского не помешала бы. Ты же знаешь, Рудька, я не люблю, когда коверкают имена. Зачем ты это делаешь?
РУДОЛЬФ. Но у меня только… петушиный суп. Знаешь, этот югославский… В пакетиках.
ФЕРДИНАНД. Даже блудным сыновьям выносили барана. (Вдруг начинает яростно чесаться.)
АННЕ-МАЙ. Ничего вы не получите, пока не помоетесь. Кстати, как у вас насчет вшей? Пойду поищу какое-нибудь старое полотенце.
ФЕРДИНАНД. Она поищет какое-нибудь старенькое полотенце…
РУДОЛЬФ. А где ты жил все эти годы?
ФЕРДИНАНД. Где обитает гений в современном мире? В тюрьме. В сумасшедшем доме.
РУДОЛЬФ. В сумасшедшем доме?
ФЕРДИНАНД. Да. Я посетил и эти места. За репутацию не бойся. Там я жил с фальшивым паспортом. Да меня сейчас никто и не узнáет.
РУДОЛЬФ. Но на войне-то ты воевал?
ФЕРДИНАНД. Да, но я там долго не выдержал. Характер — сам знаешь.
АННЕ-МАЙ. А на вид вы такой воинственный.
ФЕРДИНАНД. Слишком там, на войне, безмятежная жизнь. Лежи в окопах, шагай в строю. Дисциплина. Все это показалось мне слишком спокойным и идилличным. Ведь ты помнишь, Рудька, каких сильных, демонических личностей я играл. Полководцев. Вот Цезарем я бы мог быть, пожалуй, но ефрейтором! Нет. Не смог.
АННЕ-МАЙ (с интересом). Чем же вы занимались всё этовремя?
ФЕРДИНАНД. Всем помаленьку. (Уклончиво.)… Ты ведь знаешь, Рудольф. Если я уж войду в роль, то долго не могу из нее выйти. Талант… (Снова обходит экспонаты, любовно целует свои старые фотографии. Потом садится в кресло.) Но об этом после. Послушай, у тебя деньги есть?
РУДОЛЬФ. Очень мало.
ФЕРДИНАНД (с упреком). Мало? Чем же ты, дружок, занимался все эти годы?
РУДОЛЬФ. Доставал вот это все, что ты тут видишь. Это недешевые реквизиты. И потом, я плачу большой налог.
ФЕРДИНАНД (подумав). Ну, тогда тебе придется кое-что продать.
РУДОЛЬФ (испуганно). Из музейного имущества?
ФЕРДИНАНД. Почему же? Для начала мы сможем продать что-нибудь из твоих личных вещей.
РУДОЛЬФ. Их у меня… почти нет.
ФЕРДИНАНД. Что-нибудь найдем. А на худой конец можем превратить в деньги какой-нибудь небольшой экспонат. Потом выкупим.
АННЕ-МАЙ. Когда потом?
ФЕРДИНАНД. Естественно тогда, когда я буду снова известен и увенчан лаврами. У меня грандиозные планы. Победное возвращение без вести пропавшего гения.
РУДОЛЬФ (с сомнением). Ты хочешь вернуться на сцену?
ФЕРДИНАНД. Разумеется! Разве ты не заметил, что я в наилучшей форме? Мое возвращение будет триумфальным!
РУДОЛЬФ. На сцене какого театра это произойдет?
ФЕРДИНАНД. Это произойдет здесь.
РУДОЛЬФ. Здесь?
АННА-МАЙ. Вот как?
ФЕРДИНАНД. Почему бы нет? Ведь существуют комнатные театры. И театры-кафе. Театры под открытым небом. Почему бы не быть театру-музею? В первой половине дня я буду рассказывать посетителям о фактах своей биографии, о великих ролях и достижениях, о людской неблагодарности, а по вечерам мы будем играть в театре-музее.
АННЕ-МАЙ. Значит, вы по утрам собираетесь рассказывать о себе? А роль Рудольфа?
ФЕРДИНАНД. Она выяснится потом.
АННЕ-МАЙ. А найдется ли в доме для вас место? Кроме этой большой комнаты, насколько я знаю, в доме есть еще только кухня да тесная каморка.
ФЕРДИНАНД (невозмутимо). Рудольф может куда-нибудь выехать. Или же перебраться на чердак.
АННЕ-МАЙ. Вы серьезно?
ФЕРДИНАНД. Конечно. (Небольшая пауза.) Вы что, думаете, что там ему будет неудобно? Пустяки — Рудька во имя высокого искусства готов вытерпеть всё. Уж это я знаю.
АННЕ-МАЙ (с искренней радостью). Потрясающе! Никогда не думала, что встречу актера с такой способностью вживаться в образ… подлеца. Поздравляю! А вы не подумали, что человека, который создал этот дом, вы выгоняете на чердак? Может, в своих будущих спектаклях вы дадите ему хотя бы роль суфлера?
ФЕРДИНАНД (после небольшой паузы). Нет, суфлер мне не нужен. Но куда-нибудь его приспособить я сумею.
АННЕ-МАЙ. Приспособить?
ФЕРДИНАНД. Видите ли, мне нужно начинать репетировать. И вот тут-то Рудольф может пригодиться. Мне же нужно на кого-то направлять свою речь или кого-то лупить, в зависимости от текста пьесы. Я думаю, что для начала мы найдем такого же рода работу и для вас.
АННЕ-МАЙ. Для меня?
ФЕРДИНАНД. Конечно, позже мы пригласим сюда настоящих актеров, когда я окончательно отшлифую свою роль. Вот тут Рудольф и пригодится. Он устроится куда-нибудь подрабатывать, ведь мы не проживем с вами всю жизнь на одном этом югославском «ку-ка-ре-ку» в пакетиках. Ну, что думаешь, Рудька?
РУДОЛЬФ (тихо). Я… не знаю, что думать.
ФЕРДИНАНД. И не нужно. Я буду думать за всех… А теперь сгоняй-ка в магазин и принеси пару шампанского. Нужно достойно отметить мое возвращение! Ну, несколько-то рублей у тебя найдется? (Рудольф грустно кивает.) А завтра снесем какую-нибудь вещицу в ломбард. (Рудольф послушно идет к выходу.)
АННЕ-МАЙ. Рудольф! И вы идете?
РУДОЛЬФ. А что мне остается делать? (Выходит.)
АННЕ-МАЙ (восторженно). Великий человек! Железные нервы! Несгибаемая воля!
ФЕРДИНАНД (думая, что речь о нем). Талант плюс жизненная школа!
АННЕ-МАЙ. Проглотил все оскорбления, сжал зубы, то есть десны, и пошел! Какая внутренняя сила!
ФЕРДИНАНД. Так это вы про Рудьку?
АННЕ-МАЙ. Конечно. И не коверкайте имена!.. У него есть силы верить в ваш талант. Вопреки всему. Я бы не смогла… если бы он своим личным примером не заряжал меня силой… Мы тут прослушали две ваши записи. Вначале я зевала, потом плевалась. Я, кажется, вам уже говорила, что вы напоминаете мне скорее злого старикашку, чем великого актера. У вас все время такое лицо, будто вы держите во рту что-то горькое… Да, что это я вас описываю, не хочу вас больше оскорблять…
ФЕРДИНАНД. Меня невозможно оскорбить!
Музыка.
Затемнение.
Экскурсия II
Затемнение.
Фердинанд сидит, развалившись, за столом. Открывает бутылку, пьет из горлышка. Анне-Май и Фердинанд стоят по бокам сцены.
Музыка стихает.
ФЕРДИНАНД. …Не так-то просто быть великим актером, как кажется… И вообще, Рудольфу я не наливаю. Я знаю, что он не хочет. Он никогда не был любителем выпить. (Рудольф неопределенно кивает.) Видите, все плохие и опасные вещи в мире я беру на себя — выпивка, женщины и лишние деньги, которые портят людей. Вы не находите, что это благородно? (При слове «женщины» он долгим взглядом останавливается на Анне-Май. Это замечает Рудольф. Мрачнеет.)
АННЕ-МАЙ (искренне). Да. У Рудольфа другие интересы. Он посвятил себя однажды выбранной цели — ничего, что кому-то она кажется смешной. Он не позволяет себе посторонних интересов и развлечений…
Анне-Май снова становится загадочной дамой, о которой трудно сказать — простодушна она или как раз наоборот. Возможно, дальнейшие фразы предназначены только Рудольфу.
Любой бы другой на его месте сейчас бы сидел и пил вместе с вами, а он не хочет! Не Рудольф он вовсе, а святой Рудольф! В мире немало женщин, которые хотели бы его приласкать. Но он отказывается и хранит гордое одиночество. Железный Рудольфо!
ФЕРДИНАНД (смеется). О, вот и следующий тост. За здоровье железного Рудьки! И чтоб всем было хорошо!
РУДОЛЬФ. Мы надеемся… Мы надеемся, что всё будет хорошо. Я так хочу, Фердинанд, чтобы твое возвращение стало успешным.
АННЕ-МАЙ. А каким же еще оно может быть?
ФЕРДИНАНД. А вы напрасно иронизируете. Рудька правильно делает, что верит в мой талант. Ничего, Рудька! Скоро снова будем богатые и знаменитые. Ничего!
Пусто! А ну, сгоняй еще за бутылочкой.
АННЕ-МАЙ. Рудольф, хватит! И вам на сегодня хватит, Фердинанд.
ФЕРДИНАНД. Что за чертовщина? Уж не запрещают ли мне пить? В моем доме… (Падает с кресла на пол, с трудом поднимается.)
АННЕ-МАЙ. Вам никто ничего не запрещает. Но вы наша реликвия. Мы не можем позволить, чтобы вы губили себя. Иначе из вашего «возвращения» ничего не получится.
Напряженная пауза.
ФЕРДИНАНД. Кто знает, может, ты и права…
РУДОЛЬФ. С чем ты собираешься выступить? С какой ролью?
ФЕРДИНАНД. Да я уже прикидывал и так и эдак. Что ты скажешь насчет «Гамлета»?
АННЕ-МАЙ. Блестящая идея! Я очень хорошо представляю вас в роли духа умершего отца.
ФЕРДИНАНД (обращаясь больше к Рудольфу). И еще у меня есть интересный замысел насчет «Фауста». Новаторский замысел!
РУДОЛЬФ. Мефистофель?
ФЕРДИНАНД. Да. Но и Фауст тоже. Я хочу сыграть обе роли зараз.
АННЕ-МАЙ. Возможно ли это?
ФЕРДИНАНД. Всё возможно. Вот это Фауст — а это Мефистофель. (Бормочет, показывает.)
АННЕ-МАЙ. А может быть, вам сыграть еще и Маргариту? По-моему, это было бы интересно.
ФЕРДИНАНД. Оставьте свои тупоумные шутки.
АННЕ-МАЙ. Я не шучу. Меня уже ничто в вас не удивит.
ФЕРДИНАНД (меняя тему). Итак, завтра приступим к репетициям. «Гамлет», «Фауст»… Еще у меня есть интересная мысль насчет Аристофана и Еврипида. Но Гамлет прежде всего. «Бедный Йорик…»
АННЕ-МАЙ (с восхищением). Да… Юный принц с пропитым голосом. Это будет настоящий театр абсурда, да?
ФЕРДИНАНД. Никакого абсурда! Реалистический театр! Интеллектуальный театр! Но мы с вами должны держать все в секрете. Чтобы для зрителей было сюрпризом.
РУДОЛЬФ. А когда мы будем репетировать? На это время придется музей закрыть?
ФЕРДИНАНД. Ни в коем случае! Мы не должны ни на минуту оставлять пропагандистской работы! Днем я просто запрусь в какой-нибудь дальней комнате. Кто меня там искать будет.
АННЕ-МАЙ. Да вас никто и не узнает. Годы сделали свое дело. (Быстро добавляет.) Но ваша душа по-прежнему молода и высокомерна. Ей-богу!
ФЕРДИНАНД. Ты, мать, начинаешь мне нравиться. Мировая бабка!
АННЕ-МАЙ. Вы слышите, Рудольф, как он хорошо сказал? Мировая бабка! (Смеется.)
РУДОЛЬФ (это ему не нравится). Да, но когда мы все же будем репетировать?
ФЕРДИНАНД. По ночам, разумеется. Днем ты будешь прославлять мое имя в музее, вечерами где-нибудь подрабатывать. А ночью ты будешь допущен к служению большому искусству. Кстати… я не стал бы возражать, если бы ты выучил свои тексты наизусть. Терпеть не могу, когда водят пальцем по бумажке. Ну что, справимся, Рудька? Гамлет, Фауст, Мефистофель…
РУДОЛЬФ. А я помню твоего Мефистофеля. Знаешь, какая у меня экспозиция о твоем Мефистофеле? Восковая фигура, гордость нашего музея! Я воссоздал её по старым фотографиям. (С важностью показывает на «окно» — в нише зажигается свет, и появляется восковой Мефистофель.)
ФЕРДИНАНД. Ого! (Пошатываясь, подходит ближе. Рассматривает восковую фигуру. Вначале она ему очень нравится, потом он задумывается.) Не кажется ли она тебе слишком старой? Лицо-то мое, но не слишком ли потертое…
АННЕ-МАЙ (смеется). А по-моему, очень похоже.
ФЕРДИНАНД (не понимает). А мне кажется, надо маленько освежить. Чтобы соответствовала моему облику…
АННЕ-МАЙ. Да, побриться не мешает…
ФЕРДИНАНД (напевая). Красотки, песни и вино…
АННЕ-МАЙ (с упреком). Разве не искусство прежде всего?
ФЕРДИНАНД. Не волнуйся, мать! Я старый ветеран жизни и сцены. (Пытается обнять Анне-Май за плечи.)
АННЕ-МАЙ (полусердито отталкивает его). Старый кот!
РУДОЛЬФ (в сильном раздражении). Уже поздно. Пора спать. А вот с ночлегом проблема…
ФЕРДИНАНД. Никаких проблем!
РУДОЛЬФ. Анне-Май уже домой не попадет. На поезд уже опоздали…
АННЕ-МАЙ. Не беда. На кухне есть диван. Там и вздремну.
ФЕРДИНАНД. А я, Рудольф, согласен спать в твоей кровати. Но с условием, что ты сменишь простыни. А сам ты устроишься где-нибудь здесь. Никаких возражений! (Рудольф пытается что-то возразить.) Или ты хочешь быть поближе к мадам? Не доверяешь мне?!
РУДОЛЬФ. Как тебе не стыдно!
АННЕ-МАЙ. Чего вы зря грызетесь? Мы все друзья. Дружный коллектив. Нехорошо так думать. Рудольф у нас святой. А, вы, дедуля, уже не в том возрасте, чтобы…
ФЕРДИНАНД. Дедуля?! Ну, знаете ли…
АННЕ-МАЙ (успокаивает). Тсс! Тсс! Мы друзья. Всё в порядке. А теперь пойдем баиньки. Рудольф останется здесь, Фердинандо — пойдет на кухню, а я — в спальню.
З а т е м н е н и е
Музыка.
Тишина. Наверху возникает шум драки.
Анне-Май издает боевой клич, и Фердинанд, закутанный в плед, с криком валится вниз по ступеням.
Вид у него весьма ощипанный и несчастный. Корчится на полу.
Выбегает Рудольф, он в халате.
ФЕРДИНАНД. На помощь, Рудольф!
РУДОЛЬФ. В чем дело?
ФЕРДИНАНД. На меня напала…
РУДОЛЬФ. Кто?
ФЕРДИНАНД. Эта женщина. Я… ей покажу!
РУДОЛЬФ. На тебя напала Анне-Май? С какой стати?
ФЕРДИНАНД (в затруднении). Я… знаешь, хотел по этому делу…
РУДОЛЬФ (со злостью). По какому делу?
ФЕРДИНАНД. Ну, в туалет…
РУДОЛЬФ. Я же тебе все показал.
ФЕРДИНАНД. Видно, я перепутал. (Быстро прячется за спину Рудольфа, так как на пороге появляется Анне-Май в роскошном пеньюаре, наброшенном на красивую ночную сорочку.)
АННЕ-МАЙ. Боже мой! Неужели это вы? Что я натворила? (Она искренне несчастна.)
ФЕРДИНАНД. Да. Натворили. Не прикасайтесь!
Анне-Май приближается к Фердинанду. Он неверно истолковывает ее намерения, мгновенно отпрыгивает в сторону. Скулит.
АННЕ-МАЙ. Нет, нет, не буду!
Бедный малыш Фердинанд… Все ясно — вы перепутали двери. Я виновата во всём одна. Но откуда я могла знать?.. Спросонья. Кто-то лезет ко мне в постель. Я решила, что грабители… Мой покойный Леопольд на досуге обучил меня приемам древнегреческого кулачного искусства. Дзюдо по сравнению с этим — зарядка в детском садике. (Рудольфу.) Я при помощи шейного перехвата вышвырнула вашего незадачливого гения из постели. А вдогонку применила удар «Фтататета три». Ногой. (Смущаясь.) В область живота. Мужчину помоложе могла бы на всю жизнь сделать несчастным…
ФЕРДИНАНД. Почему помоложе?
АННЕ-МАЙ (стыдливо). Ну вам, я думаю, это не грозит… то есть… вы уже все равно в таком возрасте…
ФЕРДИНАНД (плаксиво). В каком возрасте? Не приближайтесь!..
АННЕ-МАЙ. Ну не буду, не буду… Ох, вы, бедняжка, Ферди, маленький побитый Мефистофель!..
ФЕРДИНАНД (плаксиво). Руки прочь, душегубка… Фтататета три…
АННЕ-МАЙ. Извините меня, Рудольф, что я нарушила ваш покой! (Последняя сцена развеселила Рудольфа. Он усмехается.) Оставляю вас вдвоем, мальчики. Спокойной ночи. Ну что я могла подумать? Вдруг ночью кто-то лезет ко мне в постель. Я думала, что грабители… (Анне-Май выходит.)
РУДОЛЬФ. Спокойной ночи. Ничего себе спокойная ночка…
ФЕРДИНАНД. Рудька, я не доверяю этой… женщине. Лучше бы она отсюда смылась. Портит мне жизнь. Ты представь, как здорово нам жилось бы вдвоем! Два старых друга и соратника. Ты бы пропагандировал меня… А по вечерам я бы выступал… Вот это была бы жизнь! (Небольшая пауза.) И в тебе, Рудька, эта женщина, что-то изменила. Ты… ты уже не такой преданный.
РУДОЛЬФ. Уже поздно. Идем спать. Только смотри, двери больше не путай…
ФЕРДИНАНД (обиженно). Я так и знал, что ты скажешь именно так! Нет чтоб успокоить...
Музыка.
Экскурсия III
КАРТИНА ВТОРАЯ
То же помещение. Вечер. Анне-Май возбужденно ходит по комнате. Рудольф мрачно потупился и рассматривает свои ногти.
АННЕ-МАЙ. Ну вот, за сегодняшний день 127 посетителей. Мы можем гордиться. Музей маэстро Весихарка привлекает всё больше и больше внимания. А ты меняешься буквально на глазах. Последнюю экскурсию ты провел, прости меня, безобразно. Пропускал экспонаты, все время бурчал себе что-то под нос и, прости меня, я видела — ты плюнул на пол.
РУДОЛЬФ (с вызовом). Вовсе не на пол. Я плюнул в его левый ботинок.
АННЕ-МАЙ. Ужасно. И ты ведешь себя так именно теперь, когда все наладилось и твои мечты сбылись больше, чем ты смел надеяться. Все то, чему ты посвятил себя…
РУДОЛЬФ. Все это, оказывается, ерунда! Ужасная ерунда. Фердинанд никуда не годится. Если он в молодости еще представлял собой что-то, то теперь это жалкая развалина…
АННЕ-МАЙ. Я не позволяю тебе так отзываться о нашем гении! Ты повторяешь слова его врагов. Критиков. Фердинанд очарователен. Смешной и славный. Наш милый Мефистофель и одновременно Фауст.
РУДОЛЬФ. Да, но характер у него…
АННЕ-МАЙ. О характере не стоит говорить. Ты же мне сам десять раз твердил, что у великих людей часто бывает несносный характер. Но все это ничего по сравнению с тем, что они дают миру.
РУДОЛЬФ. Да, но, Анне-Май…
АННЕ-МАЙ. Поверь мне, твой Фердинандо будет иметь успех. По крайней мере, он умеет смешить. Получится прекрасный хеппинг, или как это называется. (На миг задумывается.) Почему ты сегодня не демонстрировал посетителям свои выбитые зубы, которые Фердинанд однажды…
РУДОЛЬФ. Я бы ему… сам зубы выбил!
АННЕ-МАЙ. Ух! А ты подумал о труде всей своей жизни? Ты же сам говорил: каждый человек должен посадить дерево или воспитать ребенка, или…
РУДОЛЬФ (перебивает). Я не создавал музея! Это всё помесь сумасшедшего дома с тюрьмой.
АННЕ-МАЙ. Ты ошибаешься! Мы здесь прекрасно живем! Трудимся день и ночь. Посетителей всё больше с каждым днем, и это замечательно!
РУДОЛЬФ. Что замечательно?! Ведь он же издевается над нами. Сам он не выучил ни одной строчки, а мы, а я… Я должен каждый день вызубривать десять страниц классики ежедневно.
АННЕ-МАЙ. Старинные тексты выучивать — одно удовольствие. И потом, он сказал, что сам приступит только тогда, когда у нас все будет готово.
РУДОЛЬФ. Да, но он еще сказал, что мы «бездарные олухи, не даем ему сконцентрироваться».
АННЕ-МАЙ. Не придирайся к словам. Тем не менее он приступил к репетициям.
РУДОЛЬФ. Лучше бы не приступал. Спектакля никогда не будет. Ведь он же ленив, как тюлень.
АННЕ-МАЙ. Не клевещи на него! Не надо клеветать. Вспомни, что мы выучили о клеветниках? Франсуа Вийон. XV век. (С удовольствием декламирует.)
В горячем соусе с приправой мышьяка,
В помоях сальных с падалью червивой,
В свинце кипящем — чтоб наверняка —
В кровях нечистых ведьмы похотливой,
С обмывками вонючих ног потливых,
В слюне ехидны, в смертоносных ядах,
В помете птиц, в гнилой воде из кадок,
В янтарной желчи бешеных волков,
Над серным пламенем клокочущего ада
Да сварят языки клеветников!
Входит Фердинанд, аплодирует.
На нем халат Рудольфа, в руках сигарета.
ФЕРДИНАНД. Браво! Браво, Анне-Май! В тебе есть огонь и величие. В тебе заложено глубокое понимание честного искусства! (Вздыхает.) Вот, если бы еще и Рудольф принялся всерьез за работу! Возьмись за него, Анне-Май.
АННЕ-МАЙ. Мы как раз говорили на эту тему.
ФЕРДИНАНД. Если бы это принесло плоды. (Рудольфу.) Я надеюсь, ты наконец выучишь этот отрывок на семи страницах из Хурифанеса?
АННЕ-МАЙ. Он выучил, я проверяла.
ФЕРДИНАНД. Теперь проверю я. Ну, начинай!
Фердинанд томно развалился в кресле.
Рудольф, стоя в углу и глядя куда-то в сторону, плаксиво декламирует.
РУДОЛЬФ.
О, злой тиран, тебя я проклинаю.
Меня лишил всего ты, всего — что я считал своим.
Очаг, куда таскал я камни неустанно,
Избранницы моей, кому назавтра
Открыться должен был и рассказать,
Что в планах у меня.
Мой жизни труд опошлил ты
И в грязь втоптал.
О Зевса именем тебя я проклинаю.
О злой тиран, козел сатироликий!
АННЕ-МАЙ (Рудольфу, яростно).
Чего разнылся, недотепа, коль он козел блудливый,
Так ты — носок, изношенный до дыр.
ФЕРДИНАНД. Браво! Вперед!
АННЕ-МАЙ.
И в храме у Афины дураки
По шее получали.
Коль был избит — так значит, заслужил!
РУДОЛЬФ.
Как больно слушать мне все это.
Душа отмщенья жаждет.
Возьму я свой молнесверкучий меч…
ФЕРДИНАНД. Черта с два ты его возьмешь! Такой, как ты, возьмет молнесверкучий меч… Именем Зевса — разве так проклинают! Голосок дрожит. Ты должен прогреметь мне это в лицо. А ты блеешь…
АННЕ-МАЙ (с искренним сочувствием). А что если ему попробовать положить в рот камешки?
ФЕРДИНАНД. Зачем?
АННЕ-МАЙ. Как Демосфен. Он же был сначала заикой, а стал великим оратором. Рудольф! Я насобираю тебе камешков, а? (Рудольф вяло машет рукой, но у него нет слов.) Рудольф! Возьми себя в руки. Ведь ты мужчина. Сильный, целеустремленный, героический мужчина, которым все восхищаются. Давай попробуем еще раз.
РУДОЛЬФ.
О злой тиран, тебя я проклинаю!
Меня лишил всего ты, всего — что я считал своим.
Очаг, куда таскал я камни неустанно, …
ФЕРДИНАНД. Стоп! Именем Зевса — разве так проклинают! Голосок дрожит. Ты должен прогреметь мне это в лицо. А ты блеешь…
АННЕ-МАЙ (умоляюще). Но вы не хотите его даже дослушать! Дайте же ему дочитать до конца! Фердинандо, наберитесь терпения! Рудольф, давай…
РУДОЛЬФ (чуть не плача). О злой тиран, тебя я проклинаю! …
ФЕРДИНАНД. Не слышу! Не вижу! Ты всё потерял. У тебя нет темперамента! Это какое-то бессмысленное бормотание беспомощного младенца! Ты весь растратился! Вершина твоих достижений — достать какие-то рваные ботинки у старьевщика!
АННЕ-МАЙ. Не ругайте его! Я вас очень прошу, не надо его ругать! Он, видно, сейчас не может… Понимаете, если человек чего-то очень долго ждет, и этот счастливый миг наконец наступает, силы его покидают. Так уж устроена человеческая психика. Вы должны это понимать.
ФЕРДИНАНД. Психика… Мне плевать на вашу чертову психику!
Музыка.
АННЕ-МАЙ. Фердинандо, наберитесь терпения.
ФЕРДИНАНД. Я не привык терпеть! Видно, придется все же пригласить настоящих актеров… Эффект будет, конечно, не тот, но что делать. Иначе я не смогу как следует подготовиться.
Перепалка.
Музыка кончилась.
АННЕ-МАЙ. Давайте, пока повторим с вами этот дуэт из «Фауста»? Тот, что начинается: «Давай в покое…»
ФЕРДИНАНД (нехотя соглашается). Давай… в покое…
АННЕ-МАЙ (Маргарита).
Давай в покое
Побудем миг один с тобою!
ФЕРДИНАНД (Фауст). (Лениво.) Спеши, спеши, о Маргарита…
АННЕ-МАЙ (Маргарита). (Агрессивно, вцепившись в Фердинанда.)
О Фауст!
Разлуки срок был не велик,
А ты от ласк совсем отвык
И холоден к моим объятьям.
Что мне с тобой такая жуть?
Ты разучился целоваться!
Целуй меня! Ах, ты так вял,
Тебя сама я поцелую!
Анне-Май обнимает Фердинанда. Тот опускается на колени, обхватив её ноги.
Рудольф прерывает их.
РУДОЛЬФ. На кухне вода вскипела, Анне-Май!
ФЕРДИНАНД. А ты чего тут торчишь, Рудька! Что — сам не умеешь выключить? Марш на кухню! Принеси нам чаю!
АННЕ-МАЙ. Я сама…
ФЕРДИНАНД. Нет, ты оставайся. Я тут тебя послушал, и у меня появилась надежда, что мы все же сумеем удивить публику. Ты — молодчина!
Музыка.
Экскурсия IV
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
То же помещение.
Раннее утро. Рудольф повторяет монолог, Анне-Май слушает его, сидя за столиком.
РУДОЛЬФ (зубрит, повторяет строчки).
И ночь мне не несет успокоенья,
Все думы о тебе:
О злой тиран…
(С жаром.)
О злой тиран, тебя я проклинаю,
Меня лишил всего ты, всего — что я считал своим.
Очаг, куда таскал я камни неустанно,
Избранницы моей, кому назавтра
Открыться должен был и рассказать,
Что в планах у меня.
Мой жизни труд опошлил ты
И в грязь втоптал.
О Зевса именем тебя я проклинаю.
О злой тиран, козел сатироликий!
АННЕ-МАЙ. Ты знаешь, монолог уже лучше, но все же еще не хватает… ненависти.
РУДОЛЬФ. Ненависти?! О черт возьми, но ведь я же ненавижу! Я никого так никогда не ненавидел, как этого человека! (Подходит к нише, неистово рассматривает восковую фигуру Фердинанда, который с Мефистофельской хитро-презрительной усмешкой пялится на него. Пауза.) Ну для чего я зубрю тут все ночи напролет? Ведь всё равно несчастье неотвратимо. В один прекрасный день он приведет сюда актеров и тогда весь труд моей жизни будет сведен на нет. Музею конец. Те немногие записи, которые не так уж плохи, весь этот с трудом собранный материал, весь этот хлам и эти рецензии — все это уже никого не будет интересовать. Ведь стоит ему только появиться таким, какой он есть, — и он разрушит все иллюзии о себе.
АННЕ-МАЙ. Как быстро изменилось твое отношение! (Вздыхает.) У меня такое чувство, что и я в какой-то мере виновата в этом.
РУДОЛЬФ. Нет, дело не в тебе… Выходит так, что я всю жизнь поклонялся деревянному идолу. Я сам вдохнул в него душу… Может, и не совсем так, но что-то вроде этого. Раньше я был его единственным почитателем. Один против многих. Может, это придавало мне силы. Теперь в него поверила и ты, а я уже не могу…
АННЕ-МАЙ. Я просто должна в него верить. Особенно теперь, когда твоя вера слабеет.
РУДОЛЬФ. Почему должна?
АННА-МАЙ. Разумеется, из-за тебя. Весь твой труд и усилия станут бессмысленными, если мы не будем верить в него. (Пауза.) Это ужасно…
РУДОЛЬФ (соглашаясь). Ужасно.
АННЕ-МАЙ. Ужасно, что я оказалась здесь. Может, не будь меня — все осталось бы по-прежнему. Ты мог бы им впредь восхищаться.
РУДОЛЬФ. И пресмыкаться…
АННЕ-МАЙ. Но почему? Ты же был счастлив. Что в этом плохого, если поклонение деревянному идолу делает человека счастливым? Тогда этот идол будто и не идол вовсе.
РУДОЛЬФ. Нет, Анне-Май. Мое нынешнее несчастье все же лучше, чем мое бывшее счастье. Пелена спала. Жаль только, что так поздно. (Обращается к восковой фигуре.) Алкаш проклятый, любитель эфирно-валериановой настойки! Чертов лентяй и мучитель! Мерзкий сморчок! Изверг! (Весьма убедительно.)
О злой тиран, тебя я проклинаю!
АННЕ-МАЙ. Вот! Теперь намного лучше! Ты что, подержал во рту эти камешки?
РУДОЛЬФ. Я их выкинул в окошко. (Пауза. Откуда-то слышна декламация Фердинанда.) О злой тиран!..
АННЕ-МАЙ. Тише, тише! Еще распалишься сверх меры. Скоро придут первые посетители.
РУДОЛЬФ. Я их всех прибью!
АННЕ-МАЙ. Это ты можешь сделать, но что сделает маэстро, когда за стеной услышит, что мы его не пропагандируем?
РУДОЛЬФ. Пусть говорит, что хочет, но посетителей сегодня не будет! Я не в состоянии сегодня вести эти экскурсии.
АННЕ-МАЙ. Ну как же можно без экскурсий? Что мы скажем маэстро?
РУДОЛЬФ. А я не собираюсь ничего ему говорить. Мы включим ту запись, что сделали несколько дней назад. Пусть сидит и думает, что экскурсия идет. Там, кстати, есть и вопросы посетителей. Пусть послушает за стенкой и получит удовольствие. О злой тиран, тебя я проклинаю!
АННЕ-МАЙ. Послушай, а тебе идет…
РУДОЛЬФ. Что идет?
АННЕ-МАЙ (смущенно). Ну… когда ты так… злишься.
РУДОЛЬФ (смущенно). Неужели? Тогда мне придется… почаще злиться? (Пауза.)
АННЕ-МАЙ (смущаясь все сильней). Придется почаще злиться… А ты уже выучил «Канцону», которую он нам сегодня задал? Ту — ХII века, Бернарда де Вентадорна?
РУДОЛЬФ. Да. А что?
АННЕ-МАЙ. Она… мне нравится.
РУДОЛЬФ. Вообще… она ничего.
АННЕ-МАЙ (робко). Попробуем?
РУДОЛЬФ. Можно…
Они отходят в разные углы и читают текст,
деликатно избегая смотреть друг другу в глаза.
К а н ц о н а
РУДОЛЬФ:
Любимой краше нет моей —
Уж это точно. Только жаль,
Любовь приносит мне печаль
И слезы горькие, ей-ей.
Живу, оковами звеня.
Ключ от цепей в её руках.
О, хоть бы пожалела — ах! —
Моя тюремщица меня.
АННЕ-МАЙ:
Его увижу наяву —
Румянец на моих щеках.
Он так меня волнует — ах —
Как ветер чуткую траву.
Когда он рядом, милый мой,
Я как ребенок, и опять,
Опять готова повторять:
Мой милый, сжалься надо мной!
РУДОЛЬФ:
Я превращусь без лишних слов —
О дама! В Вашего слугу,
Любое выполнить могу,
Лишь прикажите — я готов.
Хотите, брошусь в ноги к Вам,
Счастливо, радостно, смеясь.
АННЕ-МАЙ И РУДОЛЬФ (вместе, по очереди произнося строки).
Любимой краше нет моей —
Уж это точно. Только жаль,
Любовь приносит мне печаль
И слезы горькие, ей-ей.
Живу, оковами звеня,
Ключ от цепей в её руках
О, хоть бы пожалела — ах —
Моя тюремщица меня.
РУДОЛЬФ (после паузы). Очень красивое стихотворение.
АННЕ-МАЙ. Да, очень красивое стихотворение.
РУДОЛЬФ. Бернард де Вентадорн — великий поэт.
АННЕ-МАЙ. Да, он действительно великий поэт. (Пауза.)
РУДОЛЬФ (собравшись с духом, решительно). Я его укокошу!
АННЕ-МАЙ. Кого?
РУДОЛЬФ. Маэстро Фердинанда Весихарка.
АННЕ-МАЙ (наивно). Как укокошишь? Ножом?
РУДОЛЬФ. Нет, ножом это не получится… Мужества не хватит. Может быть, отравить? У меня уже и яд припасен.
АННЕ-МАЙ (испуганно и вместе с тем восхищенно). Ты хочешь его убить?
РУДОЛЬФ. Это нелегко, но мой долг велит мне это сделать.
АННЕ-МАЙ. Почему?
РУДОЛЬФ. Тарас Бульба сказал своему сыну-предателю: «Я тебя породил, я тебя и убью». С Фердинандо почти такая же история.
АННЕ-МАЙ. Но ведь не… из-за меня же?
РУДОЛЬФ (торжественно). Прежде всего из-за народа. Народ нельзя обманывать. У народа очень ранимая коллективная душа. (Слышна какая-то фраза Фердинанда.) Если народ кому-то очень верил, кого-то очень сильно уважал, а потом понял, что его обманули — ему очень-очень больно. Я должен сам уничтожить идола. Это мой священный долг. Иного пути нет.
АННЕ-МАЙ (задумчиво). Мне кажется, что народу ничего не сделается. Современность я знаю плохо, но из истории мне известно, что народ сам создает и любит анекдоты… Народ уже давно понял, что не все то золото, что блестит… Он переживет все это со смехом… (Пауза. Слышен смех Фердинанда.) Да, а что будет с нами, если ты его действительно укокошишь?
РУДОЛЬФ. Меня ждет тюрьма. (Слышен вопль Фердинанда.)
АННЕ-МАЙ. Одна моя родственница была женой декабриста.
РУДОЛЬФ. Что ты хочешь этим сказать?
АННЕ-МАЙ. Ну… встречаются женщины… готовые разделить участь мужей. Но поверь мне, Рудольф, не надо его укокошивать. Нам надо все хорошенько обсудить... Иначе может совершиться страшная ошибка. (Смотрит на часы, пугается еще больше.) Рудольф, подходит время первой экскурсии. Нацепи на дверь какую-нибудь табличку!
РУДОЛЬФ. Какую?
АННЕ-МАЙ. Ну какую-нибудь! Ну, например, что у маэстро Фердинанда Весихарка засорились трубы или… или, что у него санитарный ремонт, что-нибудь такое.
РУДОЛЬФ. Хорошо, сейчас повешу. (Выходит.)
АННЕ-МАЙ. А я пока включу запись, пусть думает, что экскурсия идет. Рудольф, я подожду тебя на кухне! (Выходит.)
Магнитофонная запись.
Реплики Рудольфа и Посетителя записаны одним и тем же голосом, с пародийными интонациями.
ГОЛОС РУДОЛЬФА. Добро пожаловать, дорогие поклонники театра, в дом-музей маэстро Фердинанда Весихарка! Наш музей пока еще, правда, не велик, но мы надеемся, что со временем нам удастся пополнить его к вашей радости новыми материалами о великом деятеле театра. Фердинанд Весихарк родился в 1913 году в деревне Райккюла Харьюского уезда в семье бобыля.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Является ли Фердинанд Весихарк другом природы? Любит ли он детей, цветы, бабочек?
ГОЛОС РУДОЛЬФА. Да, он их очень любил. Он был мягкосердечным человеком.
ПОСЕТИТЕЛЬ. А что — больше не любит?
ГОЛОС РУДОЛЬФА. Выяснение этого вопроса — задача исследователей в будущем. Мы даже не знаем, жив ли он. (Музыка.) Фердинанд Весихарк пропал без вести в смуте военных событий.
Дверь резко распахивается, на пороге стоит Фердинанд,
одетый и загримированный под Мефистофеля.
ФЕРДИНАНД:
О!.. О!!! Люди гибнут за металл!
Сатана там правит бал!
(Демонически хохочет.)
И вот настал торжественный момент!
Кто здесь присутствует,
Забыть его не сможет.
Как не умрет вовек искусство,
Так же вечен буду я — его святой служитель!
Люди, почитатели моего творчества, маэстро Фердинандо Весихарк вернулся к вам! (Только теперь он замечает, что комната пуста.) Что это? Что это значит?! Я один? А где народ? Где почитатели воскресшего таланта? Рудольф! Я слышал голоса…
Фердинанд мечется по сцене. С лестницы спускается Рудольф.
РУДОЛЬФ. Фердинандо! Я должен тебе все объяснить!
ФЕРДИНАНД. Ты посмел обмануть меня, маэстро Фердинандо Весихарка! Ты недостоин целовать край моего плаща, чистить мои ботинки! Так получи! Я разнесу в щепки этот сарай!..
Фердинанд яростно нападает на Рудольфа.
Ошеломленный Рудольф получает удар в челюсть.
Тут же в бой вступает маленькая бесстрашная Анне-Май.
Плавной походкой победительницы подходит она к Фердинанду.
АННЕ-МАЙ (тихо, угрожающе). Ах так? Ну, жалкий лицедей, приготовься… сейчас ты узнаешь, что такое удар Фтататета четыре… (Фердинанд испуганно отступает.) Со мной дух блаженного Леопольда… (Издает боевой клич.) Фтататета четыре…
ФЕРДИНАНД (спасается бегством, ему ничего не остается, как театрально, но все же правдиво схватиться за сердце). Сердце! Мое бедное сердце!… (Валится.)
АННЕ-МАЙ. Сердце?! У тебя нет сердца.
ФЕРДИНАНД. Молчи… Рудольф, на помощь…
АННЕ-МАЙ. Жалкий лицедей! Бездарный горлодер. Петух в павлиньих перьях, вот ты кто!
РУДОЛЬФ. Как ты можешь, Анне-Май!
АННЕ-МАЙ. Козел сатироликий!
РУДОЛЬФ. Анне-Май!..
АННЕ-МАЙ. Что — Анне-Май?!
ФЕРДИНАНД. Боже мой… Я… я умираю!
АННЕ-МАЙ (насмешливо) Он умирает?! Он умирает, посмотрите на него.
ФЕРДИНАНД. За что?.. За что меня вы обманули?
АННЕ-МАЙ. Любитель эфирно-валериановой настойки.
РУДОЛЬФ. Анне-Май!..
АННЕ-МАЙ. Что — Анне-Май?!
ФЕРДИНАНД. Вы убили величайшего актера современности! Ой, сердце...
АННЕ-МАЙ. От сердца помогает валидол.
РУДОЛЬФ. Валидол? У меня есть валидол… Я сейчас, Ферди! (Убегает.)
АННЕ-МАЙ. Ну что, великий трагик? Скажи спасибо, что лежачего не бьют.
ФЕРДИНАНД. Уйди, дьяволица.
АННЕ-МАЙ. Победное возвращение без вести пропавшего гения.
Вбегает Рудольф.
РУДОЛЬФ. Ферди, ты еще не умер?
АННЕ-МАЙ. Да что ему станется!
РУДОЛЬФ. Ферди, валидола нет. Я принес перцовый пластырь. (Фердинанд стонет.) Фердинанд, что с тобой?!
ФЕРДИНАНД. Коня, полцарства за коня…
РУДОЛЬФ. Он бредит.
АННЕ-МАЙ. Перебредит!
РУДОЛЬФ. О боги!..
ФЕРДИНАНД. Кто здесь? Откуда этот гром? И мальчики кровавые в глазах… (Смех Анне-Май.) Да, это смерть. Так быстро… Рудольф, прости меня. Я, может, был неправ… Да-да, сейчас… Ты молодец… Ферди, бедное измученное сердце… Целуй меня, о Маргарита… Дальнейшее — молчание. (Хрипит и «умирает».)
РУДОЛЬФ (плачет). Ферди!.. Ферди, что с тобой? Ферди! Это я, твой Рудька! Ферди!.. Анне-Май, мне кажется, он умер…
АННЕ-МАЙ. Не может быть.
РУДОЛЬФ. Он умер.
АННЕ-МАЙ. Притворяется.
РУДОЛЬФ. Пульса нет.
АННЕ-МАЙ. Может, вызвать «скорую»?
РУДОЛЬФ (после паузы). Поздно. Слишком поздно. Ему уже никто не поможет… Выходит, мы виноваты в его смерти… Косвенно, правда, но виноваты. Жуткая история.
АННЕ-МАЙ. Жуткая, конечно, но все же лучше косвенно, чем… Рудольф, а ты уверен… А вдруг?.. (Подходит к Фердинанду, трясет его. Никакой реакции.)
РУДОЛЬФ. Как ты можешь, Анне-Май! Это, конечно, хорошо, что ты веришь в талант покойного… А впрочем, говорят, по глазам тоже можно определить. (Поднимает веки Фердинанда, смотрит изучающее.) Взгляд остекленелый…
АННЕ-МАЙ. Придурковатый. (Быстро поправляется.) …То есть, я хочу сказать, неумный. Послушай, можно еще проверить при помощи зеркала.
РУДОЛЬФ. Что проверить?
АННЕ-МАЙ. Дыхание. (Рудольф тихонько причитает.) Пойду принесу зеркало.
РУДОЛЬФ. Бог мой, какое несчастье… А впрочем, принеси… Анне-Май! Мне страшно!
АННЕ-МАЙ. Не бойся, я сейчас вернусь. (Выходит.)
РУДОЛЬФ. Ферди, Ферди, что ты наделал!.. («Покойный» шумно выдыхает. Рудольф в ужасе отскакивает.) А-а-а!… Анне-Май! Мне показалось, что он в самом деле пошевелился!
АННЕ-МАЙ (входит, в руках блестящий металлический поднос, чтобы проверить дыхание.) Не беспокойся, мы всё сейчас проверим. (Вытирает рукавом поднос, прикладывает ко рту лежащего — никакого эффекта.) Мужайтесь… Он уже остыл. (Тихо.) Мир его праху! Смотри-ка, а он выглядит гораздо моложе, чем при жизни.
РУДОЛЬФ. И более благородно.
АННЕ-МАЙ. В жизни он был…
РУДОЛЬФ (тихо). О мертвых говорят либо хорошо, либо никак.
АННЕ-МАЙ. Конечно, Рудольф. (Пауза, радостно.) Это все же легкая смерть. И теперь тебе не надо его…
РУДОЛЬФ. Что мне не надо?
АННЕ-МАЙ. Укокошивать.
РУДОЛЬФ. Что мне теперь делать?
АННЕ-МАЙ. Надо сообщить в милицию.
РУДОЛЬФ. Заварится такая каша! Ведь у него нет ни одного документа! Мы даже не знаем, откуда он пришел. Может, из тюрьмы. А может, из сумасшедшего дома. И кто нам поверит, что он это… он.
АННЕ-МАЙ. Прежде всего, его надо опознать или как это называется…
РУДОЛЬФ. Родственников у него нет. А на поиски старых актеров уйдет уйма времени!
АННЕ-МАЙ. Да, даже великий актер за долгое время может… испортиться…
РУДОЛЬФ. Анне-Май!
АННЕ-МАЙ. А что, если нам его бальзамировать? (Рудольф испуганно вскрикивает.) Из маэстро Фердинандо Весихарка мы сделаем маленькую симпатичную мумию. По-моему, это мысль, и неплохая.
РУДОЛЬФ. Кто это будет делать?
АННЕ-МАЙ. Разумеется, я. А ты мне будешь помогать. Для меня это пара пустяков! (Гордо.) Я ученица покойного Леопольда, реноватора мумий, реставратора искусства Средневековья.
РУДОЛЬФ. А разве это законом разрешено?
АННЕ-МАЙ. Я думаю, что делать мумии из мертвого тела приветствуется законом гораздо больше чем, (подбирает слово) …делать из живого человека, ну, то… самое, из чего делаются мумии… А уже мумию мы передадим в милицию.
РУДОЛЬФ. А милиция забальзамированного Фердинанда передаст в дар нашему музею.
Свет максимально притушен.
Анне-Май и Рудольф переносят Фердинанда на стол и выходят.
Свет становится ярче.
Фердинанд мгновенно вскакивает, подбегает к стенной нише, хватает свою восковую копию и укладывает ее на стол вместо себя.
В утреннем сумраке они очень похожи.
Фердинанд задергивает занавеску перед нишей и исчезает из нашей пьесы навсегда.
Музыка.
З а т е м н е н и е
Когда снова зажигается свет, мы оказываемся в прологе,
который теперь уже является эпилогом.
Сцена повторяется в ускоренном темпе.
РУДОЛЬФ. Ну что, начнем? (Раздается звук якобы разрезаемого полотна.)
Появляется молоденький лейтенант милиции, в руках у него пистолет.
ЛЕЙТЕНАНТ. Руки вверх! Руки вверх! (Рудольф с Анне-Май подчиняются приказу. У Анне-Май в руках ножницы, на которые лейтенант смотрит с опаской.) Сейчас же бросьте ножницы! Себе под ноги! Не дальше! (Анне-Май повинуется. Раздается вопль Рудольфа — ножницы попали ему по ноге.) Отойдите от трупа. Так. А теперь быстро к той стене! Спиной ко мне! Фамилия убитого?
РУДОЛЬФ (возмущенно). Боже мой! Такого невежества я не ожидал. (Анне-Май поддакивает.) Этого человека должен знать каждый. Маэстро Фердинандо Весихарк. Знаменитый драматический актер. Знаменитый баритон. Знаменитый мим, наконец.
АННЕ-МАЙ. В милицейских школах могли бы больше уделять внимания эстетическому воспитанию молодежи.
ЛЕЙТЕНАНТ (щупает лоб «трупа»). Лоб холодный. Чудовище!
АННЕ-МАЙ. Ну что вы, молодой человек!
ЛЕЙТЕНАНТ. Значит, вы убили его вчера утром?
АННЕ-МАЙ. О, нет! Он умер сам. От злости.
ЛЕЙТЕНАНТ. Отставить шутки.
РУДОЛЬФ. Нам не до шуток. Это такая потеря для эстонского театра.
АННЕ-МАЙ. Можно мне опустить руки?
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет!
АННЕ-МАЙ. У меня насморк. Нос прямо-таки течет.
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет!
АННЕ-МАЙ (жалобно). Может ты сам вытрешь мне нос, малыш?
ЛЕЙТЕНАНТ. Пусть течет! (Вероятно, он боится приблизится к Анне-Май.)
АННЕ-МАЙ (с упреком). Вы боитесь беззащитной женщины… Такой интересный, сильный мужчина.
ЛЕЙТЕНАНТ. Без сальностей. Не переходите на личности!
АННЕ-МАЙ (лейтенанту по-дружески). Что именно навлекло вас на подозрения? Ведь вы такой смышленый милиционерик. (Пауза. Лейтенант намерен молчать, но не выдерживает.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Этот дом, что вы называете музеем, уже давно у меня на подозрении.
РУДОЛЬФ. Вот как?
ЛЕЙТЕНАНТ. Я знаю, чем вы здесь занимаетесь. Сюда заманивают людей.
АННЕ-МАЙ. Ну что вы!.. (Рудольф тоже протестует.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, да, вы, гражданочка. И вы тоже, папаша.
АННЕ-МАЙ. Папаша?!
АННЕ-МАЙ. Папаша?! Что вы себе позволяете? Рудольф — мужчина в расцвете лет.
ЛЕЙТЕНАНТ (Рудольфу). Да, да, я видел, как он заманивал cюда девушек. Но с меньшим успехом.
РУДОЛЬФ. Да, это правда. С меньшим успехом…
ЛЕЙТЕНАНТ. А по ночам отсюда доносятся шум, пение, крики...
АННЕ-МАЙ. Шум и крики?
ЛЕЙТЕНАНТ. ...И нецензурные выражения. Прямо оргии какие-то! Судя по голосам я даже могу сказать, кто здесь бывал.
АННЕ-МАЙ. Да?..
ЛЕЙТЕНАНТ. Некто Фауст. И, кажется, некто Мефистофель. Видать, прозвища.
РУДОЛЬФ (оскорблено). Молодой человек, здесь служили искусству!
ЛЕЙТЕНАНТ (иронично). Знаем мы это искусство… Какая жестокость! А еще женщина! Все это вы расскажете следователю. (Музыка.) А пока — вдоль стены выходите из помещения. (Рудольф что-то мямлит.) С поднятыми руками! Не переговариваться. Пошли! Ну!
Рудольф, проходя вдоль левой стены, задевает выключатель, и репродуктор оживает.
ГОЛОС ФЕРДИНАНДА. Эй, Рудька, слушай меня! Записал я тут на память тебе пару слов. Знаешь, музей-театр для меня все-таки тесноват. Мой талант требует жизненного театра. Это, конечно, здорово, что у меня музей при жизни, но… (смеется) прозябай в нем сам. Эх, хотел я с тобой поставить и Аристофана, и Еврипида, и «Гамлета», но, видно, не судьба. Нет в тебе преданности. А ты сам был бы неплохим актером, не выбей я тебе зубы! (Смеется.) Ну ладно, прощай. Прихватил я тут на память несколько картин. Анне-Май — мировая бабка! А ты знаешь, Рудька, жизнь прожить — не поле перейти. Быть или не быть… (Дальше следует «монолог».)
Потрясенный Рудольф выключает запись.
Отдергивает занавеску и обнаруживает пустую нишу.
Лейтенант приподнимает простыню. На столе лежит кукла.
Лейтенант растерянно отдает честь и молча уходит.
Музыка.
АННЕ-МАЙ. Рудольф…
Анне-Май и Рудольф смотрят друг на друга через сцену.
К а н ц о н а
АННЕ-МАЙ.
Его увижу наяву —
Румянец на моих щеках.
Он так меня волнует — ах —
Как ветер чуткую траву.
Когда он рядом, милый мой,
Я как ребенок, и опять,
Опять готова повторять:
Мой милый, сжалься надо мной!
РУДОЛЬФ.
Любовь приносит мне печаль
И оставляет горький след.
Любимой краше нет моей —
Уж это точно. Только жаль,
Любовь приносит мне печаль
И слезы горькие, ей-ей.
Живу, оковами звеня,
Ключ от цепей в её руках
О, хоть бы пожалела — ах —
Моя тюремщица меня.
АННЕ-МАЙ.
Его увижу наяву —
РУДОЛЬФ.
Румянец на её щеках.
АННЕ-МАЙ.
Он так меня волнует — ах —
РУДОЛЬФ.
Как ветер чуткую траву.
АННЕ-МАЙ.
Когда он рядом, милый мой,
РУДОЛЬФ.
Я как ребенок, и опять,
АННЕ-МАЙ.
Опять готова повторять:
АННЕ-МАЙ и РУДОЛЬФ.
Мой милый, сжалься надо мной!
РУДОЛЬФ.
Я превращусь без лишних слов —
О дама! В Вашего слугу,
Любое выполнить могу,
Лишь прикажите — я готов.
Хотите, брошусь в ноги к Вам,
Счастливо, радостно, смеясь…
Музыка.
Финал до 1990 года
Анне-Май и Рудольф аккуратно снимают со стен рамы и складывают их внизу. Переглядываются и вместе уходят.[*]
Финал после 1990 года
Приходят посетители, Анне-Май и Рудольф обреченно начинают экскурсию. Обходят экспонаты.
Затем все собираются у стола, со смехом усаживают в центр Мефистофеля и располагаются вокруг.
«Групповое фото».
К О Н Е Ц
[*] На поклонах все участвовавшие в спектакле артисты изображали «групповое фото» с Мефистофелем.
Страница спектакля «ШКОЛА ЛЮБВИ»
О проекте Купить диски Спектакли Фото Медиа Сценарии Воспоминания Дневники Читалка Новости
