Жанна — уникальная личность плюс обыкновенный человек.

Главное настроение, созвучие: «Не покорюсь!».

У каждого спектакля есть своя стилистика и свой дух. У Ануя стиль, близкий театру. Но не во всем. Свет и музыка наши близки музыке пьесы Ануя. В.Р. взял из Жаворонка все самое главное. Например, в репетиции сцена узнавания Короля Карла не работала на общую идею, уводила в сторону. Жанна — одержимая идеей освобождения родины.

Жанна отличается от селян, с которыми она выросла, тем, что она взлетела, что ее глаза, разум, сердце проснулись. Она поднялась над обыденностью, над своей леностью, над человеческими слабостями. Кстати, ее уникальная энергия будит ответную энергию в других людях.

20 января 1980 года я впервые вышел на сцену. Была премьера спектакля «Жаворонок». Впервые мы строили декорации: пилили щиты из досок, варили конструкции. Вдоль стены укреплялся помост. С помоста спускалась лестница. На помосте располагались персонажи. В правом углу — Инквизитор, в левом — Фискал.

«У всех должно быть в позах постоянное напряжение, не дай Бог никому сидеть удобно!» — говорит В.Р.

НЕ ДАЙ ВАМ БОГ УДОБНО СЕСТЬ!

А мой герой и вообще — его поза должна быть не просто напряженной, но напряженно-неестественной. Эдакая паутина...

В.Р. давал свои заветы: в пластике искать направленную позу, а в ней цельное состояние и назначение персонажа. Когда в сцене суда весь судейский конклав присутствует на сцене, от поз их, когда у них пауза, многое зависит. Чтоб не было глубокомысленного сидения.

Эти неструганные доски должны как будто впиваться в сидящих. Кошону страшно предать Жанну ...и Францию тоже. Каждая поза — вопль в защиту или обвинение Жанны. Когда персонажи увещевают Жанну, свет по очереди освещает персонажей, и мы видим маски «Каприччос». Когда свет касался Фискала, его скрюченные руки как будто хватали его и стремились выкрутить.

В.Р. вспоминал картину: бичевание Христа. Все кругом бичуют, а одна фигура кричит: «Остановитесь!»

На другой стене, боковой, был тоже помост, тоже для суда. Там сидел один Варвик. Слева — так же помост, там сидели Кошон и Брат Ладвеню.

Спектакль был из двух актов. Был тогда редакторский период, застольный. Искали наиболее динамичное решение Судилища, его диалогов.

Однажды кто-то забыл текст и вдруг... никто не знает, о чем говорить, никто не знает смысла происходящего. Надо было пустить в ход вставший конвейер слов.

Поэтому главный вопрос — о спасении Родины. Кстати, Кошон тоже хочет спасти страну. Дипломатией. Но компромиссы делают Кошона пособником англичан. Стихийное начало, боговдохновенное состояние Жанны — это единственный способ спасти страну, через подвиг, жертву, самопожертвование.

Роль Кошона интересней всех. В его душе есть движение, есть конфликт. Он неплохой человек, но в мирное для страны время. Но этого мало, когда стране угрожает опасность.

Тема «Жаворонка» в те годы была для нас актуальной. Поставили, потому что крайне была нужна тема героизма. У нас была Галкина. Она уже заявила о себе как героиня в «Старом доме». Для тех, кто проспал: В.Р. играл Бодрикура. В пьесе было героическое. Франция, оккупированная англичанами, — это было о нашей современности, обо всем мире и о нас также.

Была тема личного усилия. Каждый был способен поднять себя и других на подвиг. Но никто... только один героический человек — Жанна сделала то, на что могли быть способны все.

Наш «Жаворонок», каким мы его задумали тогда, — тема героического участия в судьбе страны, когда многие утратили дух патриотизма и связи между собой как соотечественники.

СООТЕЧЕСТВЕННИКИ... Это больше, чем кланы, в которые собираются люди. А есть ли у этих соотечественников жертвенность, терпят ли они лишения, заботятся ли о том, как выглядит их страна? Мы ощущали тему как свою.

Легко теперь гордиться страной, а было время, когда разрушали архитектурные памятники, уничтожали редкие промыслы. Исчезала самобытная национальная культура, утверждалась масскультура, та НЕПЕРВОЗДАННАЯ, вторичная, что не имеет корней. Мы многому подражали и вторили всем, а из своего долгие годы терпели одних только матрешек. Вдохновлялись ими. Умер Харитонов, руководитель «Последнего шанса», умер Высоцкий. Кто приспосабливается, примиряется, а кто — бежит.

Много репетировали тогда. Режиссер работал с актерами, выстраивал сцены. Текст сопротивлялся.

Формула спектакля в те годы — о правах человека. Никто не вправе заставить человека идти против внутреннего чувства и совести.

На сцене аксессуар — постоянный фонарь. Стоит на полу. Он очаг в доме Жанны, он костер, он светит и в камере Жанны. Это световая щель, потому что фонарь светит в пол и одновременно на нее.

Спектакль выдержал три редакции. В первой музыка — Вагнер, Прокофьев, Шостакович.

Теперь у нас синтезатор.

У нас не героическая и политическая драма, а песня протеста.

3-я редакция самая аскетическая. И декорация ушла, и музыка, и переходы. Мы пришли к выводу, что декорация тормозила ритм, переходы. Наш помост стал нам самим казаться похожим на насест. Стало казаться смешновато.

Я радовался своей роли. Какой этот Фискал? — Фанатик, мракобес. Тупой, но убежденный догматик. Дело для него не в благополучии, которое обеспечивают догмы. Главное в нем — неспособность воспринимать инакомыслие. Псовый азарт, с которым он страстно и эмоционально защищает догмы, ведущие к гибели страны.

Для Фискала не существует ОТЕЧЕСТВА, ему плевать, кто где король, кто правит. Ему важна лишь отвлеченная идея. Его страсть — страсть к ИДЕЕ.

В.Р. говорил нам: «Когда Жанна отрекается, высвечивается все Судилище. Фискал в этот момент должен плакать от счастья, что достигнута идея».

Самое легкое — играть злобу. Не хочется идти по этому пути. Я хотел играть одержимость, за которой Фискал не видит живого человека, а видит фетиш: вот идол — Дьявол, а он, по догмам, мучается, когда сжигают еретика. Вот идол — Бог. Играешь не философию, а его эмоцию. Фискал показывает, а не «говорит». Показывает игрой движение по этому пути и его итог. Его мироустановка — поделить мир на черное и белое. Первое подлежит истреблению, второе — вечному торжеству над первым. Показ игрой — это пластический рисунок. Фискал губит человека в себе, поэтому он — нетопырь, он не должен походить на человека. Роль требует постоянного напряжения, ведь Фискал почти сумасшедший. И при всем том надо помнить, чтобы не создавался крен в сторону его спора с Жанной.

Во второй редакции добивались музыкального настроения диалога Фискала и Жанны. Пиком этой мелодии было: «Человек — это нечисть». Музыка шла вверх. Дискуссия Жанны и Фискала шла, как фехтование, на большом напряжении. Он соскакивал с помоста, делал круг вокруг нее, она тоже вращалась в этом круге. Как бы затягивается петля. Когда Жанна говорит: «Человек — это свет и сила», музыка обрывается. Музыка — это круг, который разрывается, петля, из которой она должна вырваться. Когда обрывается музыка, Жанна разрывает петлю.

Освобождение родины не состоялось. Разговор Жанны с Варвиком — прелюдия к нашему финалу. У Ануя он другой. Театр сказал то, что хотел сказать. Ануй, по-моему, не был бы в претензии. Мы выразили его, только короче. Наш «Жаворонок» — Ануй, выведенный из равновесия в кипучую страсть.

Театр ориентировался на определенную публику. Чтобы простые люди поняли, придя. А В.Р. не любит размывать краски и вытаскивает из каждого произведения и монолога самое главное... К тому же — давность лет.

А сейчас, может, все было бы не так.