ГЛАВА 1. ПЕРВЫЙ РАЗ В СТУДИИ.

Вначале было много наивности. Простите ее.
Может быть, с ней мы были более счастливы.        
Из рукописей Е.И.


1. Вместо предисловия. Из архива Н.С. Февраль-март 1989 г.
2. «Дракон». Весна 1987. Из воспоминаний С.З.
3. «Ревизор». 31.10.87. Из воспоминаний Ю.Р.
4. «С днем рождения, Ванда Джун» 18.01.88. Из письма Н.С. к Ю.Ч.
5. «Дракон» 28.02.88
6. «Гамлет» 20.12.88, «Дракон» 21.12.88. Из дневника Ю.Ч.
7. «Школа любви» 23.03.89. Из письма И.Г. к Ю.Ч.
8. «Господин оформитель», «Трилогия» 29.04.89. Из дневника О.Ф.

Вместо предисловия

        Может быть, как раз сейчас Вам, читателю этих строк, принесли билет на Юго-Запад (или предложили пойти и купить, гарантировав успех). Прежде чем согласиться, задумайтесь о последствиях. Вы любите театр? Эстетически развиты? Эмоциональны, восприимчивы? У Вас «полоса невезения», не складывается личная жизнь, Вас оставил друг, нелады на службе, жизнь потеряла всякий смысл? И, наконец, Вы склонны к авантюрам? Если Вы «цените свою свободу» и самостоятельность, если боитесь привязываться к чему-либо слишком сильно, откажитесь, пока не поздно. Впрочем, может быть, уже поздно — я верю в судьбу, и коль Вам суждено прийти в черный подвал и оставить там душу, коль Юго-Запад выбрал Вас в жертвы, никакие предостережения не помогут. И все же помните — Вашу судьбу может решить и один билет — если даже больше их не будет — в этом случае при всех вышеперечисленных условиях такой финал скорее даже неизбежен. Почувствовав, что после первого же спектакля что-то вошло в Вас, Вы придете туда снова и будете объяснять себе это чем угодно — любопытством, эстетическим наслаждением и проч. (сразу невозможно осознать истинные причины), не ведая, что ступили на путь начинающего фаната. А потом наступит день, когда Вы не попадете на спектакль, который очень хотели увидеть, и, возвращаясь домой ни с чем, в состоянии, близком к отчаянию, внезапно поймете, что уже не можете жить без этого. Поздравьте себя — Вы фанат, т.е. человек, который отличается от обыкновенного любителя только одним, но зато главным — для любителя Театр — развлечение, пусть даже высококлассное, для фаната же — источник существования.
        Февраль — март 1989 г. «Летательное» состояние.

/Из архива Н.С./

<В начало

Из воспоминаний С.З. от 23 ноября 1991 г.
«Дракон» (весна 1987 г.)

        Самый первый раз я попала в театр в возрасте пяти лет на детский спектакль «Одуванчик». В памяти, конечно, мало что сохранилось. Правда, от первого спектакля, виденного уже в более зрелом возрасте, тоже немного сохранилось, потому что в основном — эмоции, а проанализировать спектакль я сейчас, конечно, не в состоянии.
        Итак, первый спектакль — выездной «Дракон», весна 1987 года.[1] Зал — МГИМО (институт международных отношений).
        Я совсем не интересовалась театром в то время, не читала «Дракона» Шварца, то есть вообще не представляла, что мне покажут.
        Вот погас свет, зашевелились какие-то тени в темноте, медленно и ритмично, — вдруг резко замигал стробоскоп, и под нарастающий грохот кто-то отчаянно заорал: «ДРАКО-О-Н!!!» Я увидела несущегося прямо на меня огромного ящера с развернутыми перепончатыми крыльями, когтистыми лапами и немигающими красными глазами. До сих пор в ушах стоит тот Олежкин
[2] вопль. Надо же было так заорать, чтобы бедный неподготовленный зритель воочию увидел этакое… Тогда я вжалась в кресло, ничего не соображая, а когда в голове прояснилось, услышала такой родной, такой знакомый голос и увидела — впервые — Витю Авилова. Вид его был необычен и странен: глаза, волосы, фигура, — но вместе с тем узнавался, как давно забытое и вдруг найденное.
        Первое чувство было — радость от встречи, потом — интерес: что он сейчас скажет, что он сделает. Когда Ланцелот находился на сцене, становилось тепло и светло. Вообще, мне все актеры понравились, особенно запомнились Бургомистр и Эльза.
        В конце первого действия, когда Дракон уже убит, Ланцелот вдруг оказался таким беззащитным, точнее, незащищенным. Раны его убивали. Правда, по сравнению с нынешним, тот уход Ланцелота — чистая лирика.
        Жаль, что я не знала пьесу, смотрела бы спокойнее, не отвлекаясь на гадания о том, чем кончится спектакль.
        Вторая часть запомнилась очень яркой и динамичной. Должно быть, актеры завелись: зрители реагировали на редкость живо.
        О спектакле еще можно сказать, что раньше был более жестко заданный рисунок ролей. Кот, например — он от головы до хвоста кот. И ничего больше. Эльза — милая хрупкая девушка. Генрих — подлец и негодяй и т.д.
        Возвращаюсь ко второму действию. Я чувствовала, что Ланцелот должен вернуться, но почему-то не верилось.
        Сцена свадьбы тянулась бесконечно долго. Ужасно было жаль Эльзу. Галя плакала по-настоящему, а пляшущая вокруг толпа производила жутковатое впечатление.
        И, наконец, возник Ланцелот. Причем возник сразу, на пустом месте. Стоит и смотрит. В зале было что-то вроде легкого шока: «Как? Откуда?». Внешне такой же, только глаза стали огромные-преогромные.
        В том спектакле он был рад вернуться. Всех «облизал».
        Выпихнули Бургомистра и Генриха, которые упорно не выпихивались. Ну, не хотели, и все тут.
        Потом все, наконец, были счастливы. На поклонах стояли жутко довольные.
        После спектакля мне начало чего-то недоставать. Но фанатом я тогда еще не стала.

<В начало


Из воспоминаний Ю.Р.(осень 1992 г.).
«Ревизор» 31.10.87.


        


Почти ностальгические заметки, составленные по дневникам старого фаната.
Театр начинается.

         Галя [3], милая, с неправильным лицом и глазами, излучающими беспредельную женственность, почти умоляет:
         — Юль, ну сходи в наш театр, у нас хорошие спектакли, честное слово. Приходи, мы с Витькой [4] будем рады…
         Чтобы не обидеть, осторожно спрашиваю:
         — А что за спектакли?
         В ответ выдается целая обойма «классиков и современников». Останавливаемся на бессмертном творении Гоголя (ох уж эта школьная программа!) и то потому, что спектакль этот идет в ближайшие выходные.
         К концу недели начинает раздирать любопытство: что же это за театр такой?
         Вот и суббота. Подхожу к дому, обычному, жилому. Пятачок, огороженный железкой. На нем толпа, жужжащая как разоренный улей: чьи-то рассказы, приветствия, сигаретный дым. Похоже, что все зрители здесь друг друга знают? И где же все-таки вход? Наконец, неприметная дверь открывается, и я, в бурлящей толпе, зажав в кулаке входной билет, вхожу в ТЕАТР.

Ревизор.

        Поразило все: крошечный черный зальчик, деревянный пятачок, вовсе непохожий на сцену, мрачноватые колонны и стулья, уходящие к потолку и освещаемые шестью софитами. Девочка-дежурная указывает мне на свободный стул где-то в районе третьего ряда. Просачиваюсь между людьми и сажусь, в результате чего мои коленки, поднятые почти что к подбородку, оказываются совершенно лишними. Странный театр!! Любопытство мое растет как гриб после дождя, и, впившись глазами в черное, жду, когда же начнется…
        Театр для меня, вчерашней школьницы, начался с таинства черных стен и желтого рассеянного света. И тут я готова поспорить со стариком Станиславским: в данном случае вешалки, так любовно им воспетые, абсолютно ни при чем…
        Спектакль начался!
        Во мраке загорелись канделябры с красными огнями, и запели «Вечерний звон»… И вдруг все обрывается, и на смену приходит что-то очень современное и жутко ритмичное. И в этом бурлящем энергией ритме выстраиваются в почти шахматном порядке актеры. С лицами заговорщиков, в полусовременных сюртуках, и так близко, что кажется, можно рукой дотронуться.
        Знакомый текст, но совсем не скучно его слышать, поскольку произносится он в удивительном темпе, и играется, и меняются лица этих лицедеев.
        Городничий [5] удивительно молодой, в голосе неповторимая хрипотца. Белая рубаха расстегнута на груди, и кажется, еще секунда, и он порвет ее обеими руками и выкрикнет: «Стреляй, сволочь!» Но когда появляется Хлестаков, маленький, юркий, в полосатых брючишках (И.Угольников), и, в общем, вполне традиционный, городничий, как и положено, превращается в елейного мужика.
        А Хлестаков кривляется, показывает язык, потешая зал: «Лабардан-с!..» Все вроде бы по традиции, но… нетрадиционно как-то.
        Безумный пьяный хлестаковский танец с косящей Марьей Антоновной, забавные Бобчинский и Добчинский, городничиха с гримом и повадкой продавщицы овощного ларька… Весь этот удивительный вихрь лиц, музыки, движений, света захватывает, ошеломляет, заставляет поверить.
        Так вот и началась магия театра в подвале.
        Но вот, наконец, и финал.
        С.Белякович невероятно трогательный, удивительно трагичный и интересный. А последний уход Угольникова напоминает исчезновение фантастического персонажа-перевертыша.
        Ничего подобного я раньше не видела! Вот в чем разгадка странности, нетрадиционности: в финале. Только теперь все становится на свои места, становится понятно, отчего создается впечатление неординарности режиссерского видения Гоголя, собственно этой пьесы.
        Хлестаков страшнее Городничего! Страшнее умением морочить и лихо брать, дурачить, унижать, уничтожать… Растоптал и исчез…
        Здорово, просто здорово!
        Зажегся свет, и теперь я знаю точно, что обязательно приду сюда еще раз, и другой, и третий. Приду, чтобы еще раз уйти отсюда удивленной, потрясенной и восторженной…

<В начало


Из письма Н.С. к Ю.Ч.
от 22 августа 1991 г.
«С днем рождения, Ванда Джун» 18.01.88.




         Теперь твоя просьба о первом впечатлении от ЮЗ. Первым оно было только зрительно, до этого я уже 0,5 года слушала Ольгины рассказы и называла Витю Витей. Меня тащили на ЮЗ все эти 0,5 года (предлагали билеты). Я согласилась 18.01.88 на 21.00, накануне экзамена по советскому источниковедению, не успев ничего выучить. Согласилась, подумав: «Пропадай все! Чего я жду, все равно ничем дельным не занимаюсь» (дельным — в данном случае — наукой). Это было тоже своего рода безвременье, мои исторические интересы просыпаются и исчезают помимо моей воли. Они — своего рода жизненная цель, то, чем потом стал театр. Без этого я не знаю, зачем живу.
Вот так, волей случая я оказалась на ЮЗ. Иногда я поражаюсь странному стечению обстоятельств — прожить всю жизнь в Москве, интересоваться искусством и даже не слышать о существовании такого театра! Ведь меня привели туда 2 подруги — Ольга и Лариса Дирина (она доставала билеты) — обе не москвички. Раньше я жалела, что не пришла раньше — в 85, 86-м, но теперь думаю: «всему свое время». Хотя и на мою долю досталось радости, и я обрела Спасение, ведь все во мне стало на свои места — 1,5 года счастья, душевного покоя — разве мало?..
        «Ванда» 18.01.88. Состав старый, 1-го варианта — А.С., Писаревский, Гриня, Старкова (Ванда Джун), только вместо
Сережи играл В.Р. [6] Мы сидели в 3-м ряду справа. Не могу сейчас выразить цельного впечатления от спектакля, помню только, что в эту ночь мы с Ольгой так и не легли. Больше всего поразила форма, «атака на психику». Я потом уже поняла, почему — мой театр, черное или белое, да или нет, извлечение ясного смысла из двусмыслицы, в которой я тогда безнадежно запуталась. Режиссерское стремление высказаться ясно, громко назвать белое — белым. Потом все это еще яснее, четче сформулировал «Эскориал»[7], когда я впервые увидела, как искусство на глазах становится жизнью. Ведь я по существу равнодушна к театру как виду искусства, он интересует меня только как способ самовыражения. Когда нечего выражать (или некому), мне неинтересно смотреть. Но вернусь к «Ванде». Самое сильное актерское впечатление — Надя и Олежка Задорин. Самое сильное женское впечатление — В.Р. в махровом халате. С тех пор это своего рода символ того, на что я не могу смотреть без покраснения ушей. Отдельно В.Р. Я не жалела его героя, дело в том, что мне показалось, что сам он как человек — вылитый его герой. Я его испугалась. Витю ни как человека, ни как актера я в этом спектакле не увидела. Только через месяц (все это время я его не видела) я поняла, что странное грызущее меня чувство — это тоска по Авилову! Я по нему соскучилась, как ни странно. И тогда был «Эскориал». Etc. Мнение же о В.Р. я изменила через 2 дня, т.е. 20.01., посмотрев «Последнюю женщину». Тогда мне показалось, что у него как бы 2 лика — сеньор Хуан и Гарольд Райен.[8] М.б. я была права.

<В начало


Из дневника Е.И.от 28 февраля 1988 г.
«Дракон» 28.02.88.



        Еще одно сегодняшнее происшествие. «Юго-Запад» — театр, ставший легендарным. Пожалуй, слишком легендарным. Однако, попали мы достаточно легко [В ДК ЗВИ. — Прим.ред.]. Просто купили билеты перед спектаклем. Я представляла, что это примерно будет. «Дракон» Шварца, сказка для взрослых, едкая, ироничная, точная. И немного, как ни странно, сентиментальная.
        Абсолютно пустое пространство сцены, мечущаяся кучка людей, превосходные музыкальное оформление и свет. Люди не были похожи на актеров. Как-то уж слишком свободно, спокойно, а порой гротесково, комично, и при этом же ненавязчиво они вели себя. Вот уж поистине, как рыбы в воде.
        Авилов меня пугал. Когда я первый раз увидела его фотографию [9], у меня был совершенно четкий вопрос, как человек с такой странной, некрасивой внешностью может играть Гамлета? Внешность у него незаурядно замешанная. Глаза. Не то большие, не то маленькие, похожие на глаза некоего пресмыкающегося, у которого веко аккуратно закрывает время от времени выпуклый глаз. Некрасивый, большой нос, вытянутое лицо, глухой, но иногда очень проникновенный голос. Мне понравилось, как он приворожил зал в конце первого действия. Одинокий, негромкий, он привлекал и очаровывал. Он просто стоял в круге света, а говорил о своих ранах, усталости, смерти. И вдруг показалось, что вместе с голосом и тело его, и руки расслабились, пораженные невидимой болью, и только голос, хоть и тихий, был отчетлив.
        Мне кажется, он неожиданный Гамлет. Только это надо видеть, конечно.
        Мне нравились его интонации, вроде бы знакомые, затасканные, но у него звучащие очаровательно и мило, как у непосредственного ребенка.
        Сам спектакль немного упрощен, сведен к совершенно определенным типам — характеров, внешности, даже пластики.

<В начало

Из дневника Ю.Ч.
от 26 декабря 1988 г.
«Гамлет» 20.12.88,
«Дракон» 21.12.88




         Давно не было потребности что-то записать сюда… И, хотя я видела несколько блестящих спектаклей, но толчка не было. И вот — спектакли театра-студии «На Юго-Западе». Авилов.
        Я слышала прежде и о нем, и о театре. Знала, что он играет Гамлета, и что играет хорошо. Потом — маленькая статейка в газете.[10] «Феномен Авилова», «актер магической силы» — так писали за рубежом. Хотелось увидеть самой, но добраться до этого театра сложно. И вот — они выступают в концертном зале Олимпийской деревни. Я специально поехала в Москву, и не пожалела.
        Авилов — это явление. Сами по себе спектакли были изумительны… Но еще и Авилов. Я не смогу описать всего. «Гамлет».[11] Я сидела в зале, замерев — как-то он начнет. И вот — бурное, резкое начало спектакля — выход короля и королевы, четко, стремительно. Сцена Марцелла, Бернардо, Горацио. Жду, уже увлекаясь театром, где так громко говорят, так быстро движутся. Непривычный, не рядовой темп, сразу вводящий в мир Шекспира. И — первая сцена Гамлета. Луч света упал на Гамлета. Он совсем рядом, на авансцене. Первая реплика, вторая — и я уже верю, я пропала, возврата нет! Он сказал, глядя вверх, на свет — «О нет, напротив, солнечно». И вдруг, сощурившись, бросил Клавдию — «Некстати!» С первых реплик — Гамлет действующий и уже как после встречи с тенью. Казалось, что может измениться? Но логика существования Авилова иная. А его интонация — «Не в силах выразить моей души…» И дальше — «Ибо это лишь действия, а их легко сыграть». Живые слова, не затрепанные тысячей исполнителей. И — благородство, необычность, кровь — с первых минут. Принц! Незаурядный человек.
        Встреча с тенью. Как он весь съеживался, уже зная о дяде, устав, не выдержав этого диалога. Пластика изумительная и главное — наполненная чувством. Потрясающе! Голос у него хрипловатый, своеобразный, как и походка, но удивительно разный. Авилов изумительный актер еще и потому, что при таком своеобразии внешних данных он всегда разный даже внешне. Даже в одной роли столько оттенков! Вот он выскакивает уже в роли сумасшедшего. Изменены повадки, манеры. Он зол и безумен. Сцена с Офелией. (Бадакова великолепно играет.) Как он яростен! И когда я вдруг вспомнила, что главный монолог — «Быть или не быть» пропущен, я не удивилась. Мысли — «не быть», в классическом понимании у него и быть не могло. Первое действие кончилось на сцене с флейтой. «Но играть на мне нельзя!» Во второй части перемены начались не сразу. В том же яростном темпе — диалог с матерью. Жестокость. «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток.» Тень. Его крик — «Что с вами, матушка?» Потом — сцена с Клавдием. Он всегда неожидан. Я вдруг вспомнила, что, издеваясь над Полонием, он последние слова — «кроме моей жизни» кричит, бросаясь на него. Эти его броски, тут каждый струсит. Офелия закричала не в шутку, когда он так кинулся к ней. Отъезд в Англию. Возвращение. И тут… Вот тут он устал. Диалог с могильщиком. Гамлет держит в руках череп. Все приходит в движение, мечется Горацио, движутся король, слуги, музыка — а он говорит о Македонском. Его жизнь измеряяется часами. Это встреча — с самим собой после смерти. Вызов на поединок. Почему-то ему хочется отказаться, даже отказался — а тот не понял, и ладно. И ладно. И вот тут, внезапно — монолог. И это «быть или не быть» вдруг приобретает другой смысл. Не покончить с собой или бороться. А смириться (быть) или вступить в бой (и погибнуть). «Вот в чем разгадка…» Это он убеждает себя выбрать то, незнакомое зло, не боясь «неизвестности после смерти». Он плакал. Я видела это своими глазами. Он читал тихо. Очень тихо. И перед последними словами стер слезы с лица. Финал, поединок, последний монолог. И он уходит, все быстрей, на луч света.
        У Беляковича удивительная режиссура. Нет декораций (в «Гамлете» — только пять колонн). Почти нет прямого контакта. Человек, к которому обращаются, может быть за 10-15 метров. Ничего в руках (или почти ничего — кубок все же и шпаги). И разговор часто не впрямую. Но какое взаимодействие и как все здорово! Бешеный темп, четкость ритма, великолепное использование музыки и света, изумительная актерская техника — вот основное в студии Беляковича. Свет — лучами, очень отработано и по смыслу, и удобно для актеров. И — мизансценировка. Смена позиций. Один треугольник сменяется другим. Несколько фраз — общий переход — опять текст. Движения в перестановках четкие, стремительные, короткая пауза заполняется усилением музыки. Здорово. Удивителен финал. После тишины гамлетовского финала — выкрики, суета, орущий солдафон — Фортинбрас. И — канонада, прожектора по зрителю из тех самых колонн. Тьма, лучи, грохот. Господи!
        Я многого не поняла по смыслу. Об этом еще думать и думать. Но как спектакль — это Шекспир, истинный, неподдельный. Чего стоят одни актеры, особенно в «мышеловке»! Мне понравился мальчишка, играющий женские роли — у него хороший взгляд, не отсутствующий, хотя роль мухлевать позволяет. Задорин. Он и в «Драконе» хорош. Хотя пока — на маленьких ролях. Актеры Беляковича — лучше, чем во многих театрах. И один состав почти на все роли. (А это всегда хорошо.) Сам Белякович — маленький, интересный. Великолепно играл Клавдия — зло, но предельно жизненно. А манера здороваться со входящими, продавая программки. Театр начинается с вешалки. И сами программки (художник прекрасный). Компас («Юго-Запад»), кубики с номерами спектаклей, один из которых открыт. И дерево, вырвавшееся из однообразия застроек-параллелепипедов (место, где они обитают), корни и ствол которого — имена актеров, а крона — спектакли.[12] Это ведь тоже — настраивает. «Дракон». Я уже думала — чтобы играть Гамлета — надо быть личностью. Без Актера такой спектакль не поставишь. «Гамлета» выпустили в 1984 (через 4 года — Гамлет восьмидесятых [13]), «Дракон» — раньше. В 81. А играют они 13 лет, кажется. [14]Значит, где-то на 6-7 год. Я боялась — мне «Убить дракона» слишком нравится. [15]Но — напрасно. Это было не менее великолепно, но совсем по-другому при тех же средствах. Было смешно. Здесь — не трагедия, и те же актеры, что создавали там дух именно трагедии, поднимались до самых высот, ничем не поступаясь, и оставаясь, вместе с тем, современными, здесь — был юмор, легкость во всем. И много, очень много от сказки.
        «Дракон» Захарова злее, реальней. У Беляковича сначала вообще очень легко, несмотря на всякие ужасти. Три головы, кот (Коппалов). И — Ланцелот, которому все поначалу нипочем. «Профессиональный герой». В фильме многое по-другому. Здесь — диалог с котом («Машенька») уже сразу задает тон. И Авилов — иной, совсем иной — веселый, бесшабашный парень. (Его подхват — «Ну что же ты, Машенька». [16]) Сразу смех в зале. Он действительно — человек легкий, хотя и читал ту жалобную книгу. Он добрый. А потом — бургомистр (Гришечкин). Это вообще всеобщий хохот. Леонов играл в своей манере, здесь — бешеный темп, скорость оценок. Забавно. И его способ обозначать Ланцелота — нос и волосы. [17] И непредусмотренные реплики — «стричься давно пора». Веселятся, сколько могут. У них вообще все — до абсолюта. Трагедия — так трагедия, смех, так смех. «Дракон» — сказка. С добрым героем и злодеями, со смехом и слезами. И с выводом, конечно, поэтому так больно слушать его монолог — прощальный. Такой хороший человек уходит. И потому у него есть право сказать Эльзе — ты видишь, я не тот. Он действительно — не тот. Убить дракона в каждом. Им нельзя уйти. Но именно — им. Его власть не развращает. Может быть, они меньше выудили из «Дракона», но это — шварцевский «Дракон», почему-то мне так кажется.
        Вот и все о студии на Юго-Западе. Все и ничего. Смотреть, думать и снова смотреть. Но теперь у меня два любимых театра, [18] театра, которым я отдаю первенство. И между ними мне, кажется, не выбрать.

<В начало

Из письма И.Г. к Ю.Ч.
(сентябрь-октябрь 1991 г.).
«Школа любви» 23.03.89




         Прекрасно понимаю, что заметки мои могут быть далеко не блестящи, ибо дневников я, в отличие от большей части фанатской братии, не веду, ни театральных, ни личных, отчасти объясняя это тем, что даже если сотрется в памяти само действие, то почти невозможно стереть то чувство, которое оно вызвало, будь то восторг, жгучий стыд, тихая радость или нестерпимая горечь. Как тебе предложеньице на страницу?! Не пугает?! Тогда продолжаю.
        Итак! Первый раз в студии…
        Да, рассказ сей надо предварить заявлением, что о некоем Беляковиче, создавшем студию, в которой половину ролей играет некий ужасный с виду, но жутко талантливый Авилов, я слушала полгода и абсолютно не подвиглась посетить ни того, ни другого. Прошло еще полгода, после чего я скорее из чувства вредности поймала на слове подругу, сказавшую, что она отведет меня на Юго-Запад, и получила билет на «Школу любви».[19] Сидела я в середине первого ряда и проклинала себя за каблуки и юбку. Но лишь до тех пор, пока не погас свет и не зазвучала музыка. Спектакль оглушил, обаял, обезоружил, восхитил, заставил от души смеяться.
        Мамонтов раздражал меня с первого появления на сцене. Он был… невыносимо трогателен. Слишком невыносимо. Он был мил и все-таки неприятен. Зато Бочоришвили покорила с ходу. Не отставал от нее и Гришечкин. Вот уж кому я доставила немало приятных минут своей дурацкой манерой иметь на лице все то, что в данный момент в голове и в сердце. Купив — по-другому не скажешь — меня на «сердечный приступ» (еще бы, глаза в глаза, у самых ног и на грани физиологии) Гриня расцвел как незабудка (да, давно я не видела столь неприкрытого удовольствия в глазах человека!).
        Словом, я провела прекрасный вечер. Больше всего понравилось желание играть, с которым актеры выходили к зрителю. Но… Это отнюдь не сделало меня фанатом.

<В начало

Из дневника О.Ф. (осень 1988 — весна 1989 г.).
«Господин оформитель», «Трилогия» 29.04.89




6.11.88
        31/X — 88. Ходила в видеосалон смотреть «Господина оформителя»[20]. Неделю уже перевариваю фильм.
        Потрясающий фильм!!! Многим он не понравится. Своим спокойным, чуть заторможенным ритмом, «нестандартной» внешностью Платона Андреевича — Виктора Авилова, супер«кукольностью» Аллы Демьяненко и прочим.
        Но я считаю этот фильм одним из продолжений направления Андрея Тарковского. Есть что-то общее в лексике, неторопливости, внезапных перепадах и недосказанности… в ассоциативности…
        Фильм-ассоциация… Мне очень понравилось. Надоели лобовые решения. Вот «Убить дракона» сделан лобово и потому проигрывает…
        И первый раз с ходу запомнила музыку. Сергей Курехин написал очень точную, резко бьющую по мозгам музыку, в чем-то стилизованную под музыку начала XX века. И впервые меня не раздражал синтезатор. Он был к месту!

27.11.88
        Какие вещи приходят на ум после просмотра «Господина оформителя»?
        Прежде всего поэзия Александра Блока. Его «Балаганчик» (пьеса). Творчество Жана Кокто. Сюрреализм — Дали; Босх — «рожи». Офорты Гойи.
        Ни за что бы не заподозрила, что основой всему «Серый автомобиль» Грина.
        Манера изложения и зрительского воздействия фильмов Андрея Тарковского. Его воздействие на подсознание с помощью экранных образов. («Солярис», «Сталкер».)

23.12.88.
        Виктор Авилов — гремучая смесь трагедии и фарса.Когда он появился в третьей серии «Пресс-центра» [21] , меня словно ударило током. Но боюсь, что в этом фильме он всего лишь декоративный элемент. Хотя на следующий день я чувствовала себя очень счастливой. Он очень красивый в этом фильме и молодой. Вообще возникает ощущение, что Господина Оформителя, Графа Монте-Кристо[22] и Франка По играют разные люди, внешне немного похожие.

13-14.07.89
        Итак, попытка зафиксировать свои ощущения на «Господине оформителе». (1 просмотр.)
        Во-первых, иду с двойным чувством. С одной стороны, хочу разругать, разнести картину так, чтоб живого места не осталось. С другой — мне хочется посмотреть на человека, играющего Гамлета, и про которого все говорят, что это феномен. И, наконец, видела по «телику» кусок из фильма. Заинтересовал.
        До похода в кино прочла статью «Виньетка, от руки крашеная».[23] Начало фильма. Очень нравятся титры, завораживает музыка, начисто забываю о статье.
        Чувствую, что в начале цитата из какого-то знакомого мне произведения, но какого?
        Платон Андреевич разговаривает с ювелиром. И вдруг понимаю, что художник погибнет. Слушаю звук его голоса (похож немного чем-то на голос Высоцкого), рассматриваю фигуру: странное дело — меня не раздражает его «нестандартная» внешность.
        А когда художник в черно-белом воспоминании поднимет голову и посмотрит на висящую на стене икону, чувствую, как меня властно берет фильм в плен. Вот так взяли за шкирку и куда-то потащили.
        …Оформитель сидит на траве и наблюдает за Анной-Марией. Стукнуло резко в голову: «Солярис!» И в голове почему-то вертится голос Бориса Гребенщикова, его «Небо становится ближе».
        Чувствую, что фильм заставляет шевелить мозгами, ощущение, как во время первого просмотра «Соляриса». Сие чувство очень приятно, и оттого картина нравится еще больше…
        Платона Андреевича выгнали с работы. Придя домой, падает ничком на диван, думаю про себя: «Гамлет — его роль! Если б его не играл, очень удивилась бы...» Следует взрыв, радуюсь, что «тихий» фильм взорвался хоть одним воплем.
        …Идет последнее объяснение куклы и художника. Выстрел. Начинает звучать музыка. «Зачем ее откусили в телевизоре? Такая музыка!»
        Платона Андреевича закрывают черной тканью — жаль, что больше не увижу лица Авилова… Но еще до этого у меня чуть крыша не поехала — Мария провела рукой по лицу, и она снова стала молодой и ослепительно красивой. Словно кровь художника вернула былую красоту!
        И тут крыша едет вторично — покойник ожил, поднялся и дал деру! За кадром звучат стихи.[24] Помню, я видела их глазами, но где?! Надо найти.
        И вот финал. Это как взрыв! Чувствую, что начинаю вибрировать в такт ударным, сползать с кресла — меня тащит в экран, скручивает в немыслимую спираль. Дальний уголок мозга контролирует действия, отмечает, что лицо свело в гримасу боли.
        Фильм кончился. Краем глаза смотрю на зрителей — почти все сидят на крае стула, подавшись в экран. Ага! И на них подействовало!
        Выхожу из салона. Чувства смутны, но ясно одно — фильм понравился. Великолепен оператор, прекрасна музыка, выше всех похвал игра актеров.

29.04.89
        Я побывала в Москве «На Юго-Западе» в знаменитом «черном» подвале этой студии. Смотрела «Трилогию» Сухово-Кобылина. [25] Потряс Сергей Белякович — Муромский и Брандахлыстова.
        От Авилова лязгали зубы.
        Более мерзкого типа я еще не видела. Его Варравин кладет публику в хохот, а через пять минут у всех идет мороз по коже от ужаса.
        И когда он сдирает со своего лица масочку чиновника, то неизвестно, что страшнее и хуже — эта маска или его натуральное лицо, данное природой.
        После Варравина я поняла, что крылось за фразой «похоже, что его тело способно гнуться в любом направлении».
        Капитан Полутатаринов — это вообще что-то невозможное. Пока я его видела, в голове крепко сидела ассоциация с Чили, с фашистским переворотом. И ей Богу, если б мне попался на дороге такой мучитель, вцепилась бы ему в глотку!

<В начало

< НАЗАД

ДАЛЬШЕ>