ГЛАВА 1. ВРЕМЯ УХОДИТ...

«До такого градуса фанатства надо
дозреть самостоятельно, да и радости
это не прибавляет. Разве плохо — летать
как птица, верить в жизнь и быть
счастливым? Ведь фанатство
— это поначалу безоблачное счастье.
Для меня, к сожалению, это
уже пройденный этап.»       
Из письма


ЧАСТЬ 1.

  1. Из письма Н.С. к О.К. от 3 августа 1989 г.
  2. Из письма О.Ф. к Ю.Ч. от 24 июля 1989 г.
  3. Из письма Ю.Ч. к О.Ф. около 4 августа 1989 г.
  4. Из дневника Е.И. от 24 июля 1989 г.
  5. Письмо С.З. к Л.З. от 29 июля 1989 г.
  6. Из дневника О.Ф. от 8 августа 1989 г.
  7. Из письма О.К. к Н.С. от 10 августа 1989 г.
  8. Из дневника Е.И. от 10 августа 1989 г.
  9. Письмо С.З. к Л.З. от 14 августа 1989 г.
  10. Письмо Ю.О. к Л.З.от 16 августа 1989 г.
  11. Письмо Н.С. к Л.З. от 16-20 августа 1989 г.
  12. Из письма О.Ф. к Ю.Ч. от 20 августа 1989 г.
  13. Из дневника Е.И. от 23 августа 1989 г.
  14. Из письма Л.З. к Н.С. от 23 августа 1989 г.
  15. Из дневника Н.С. от 28 августа 1989 г.
  16. Письмо С.З. к Л.З. от 29 августа 1989 г.
  17. Из дневника Н.С. от 31 авг. — 3 сентября 1989 г.
  18. Письмо Н.С. к Л.З. от 3 сентября 1989 г.
  19. Из дневника Н.С. от 10 сентября 1989 г.
  20. Из дневника Е.И. от 7 сентября 1989 г.

Из письма Н.С. к О.К. от 3 августа 1989 г.
Ничего интересного у нас не произошло, просто я хочу избавиться от весьма «приятного» ощущения, оставшегося у меня после 1,5 суточной почти непрерывной беседы с Л.П. и 3-х бессонных ночей подряд. Пока я еще не падаю, хотя круги под глазами ярко-фиолетовые, так что надо писать. /.../
На Селигере я почти не вела театральных разговоров, но по дороге в Москву в 6-м часу утра на перегоне между Торжком и Калининым меня настигла фанатская тоска. Делать, правда, было все равно нечего, т.к. в этом сумасшедшем туристском общем вагоне поезда все равно уснуть не дадут. Я и не спала. Только успела приехать, как начались телефонные звонки. Я сразу оказалась в курсе всех театральных новостей. Вечером приехала Л.П., рассказала про последний прогон[1] /.../ и незаметно переползла на ненаглядного «Г.оформителя», которого она видела теперь уже 4 раза, а я — не то 8, не то 9, не помню уже. Л.П. этот фильм просто покоя не дает. Вот вынь да положь ей расшифровку прямо как на Юго-Западе. У меня все концепции уже давно и прочно утряслись, и если бы не Л.П. страх за Витю[2] (а я убеждена, что именно это — в основе всего, и зараза к ней перешла от тебя, приняв катастрофические размеры), то вчерашне-сегодняшнего кошмара бы не было. В результате суточного вечерне-ночного бдения (весьма безрезультатного) мы отправились вчера вечером на «Оформителя» в «Восток»...[3] Я шла, чтобы проверить Л.П. трактовку финала, а в результате со всех концов полезли совершенно неожиданные вещи, требующие своего объяснения. Мы их за ночь объяснили, поэтому я сегодня опять спала 1 час, и за этот несчастный час мне умудрился присниться какой-то такой кошмар, что я проснулась с тем же самым ощущением, как после легендарного сна об эскориаловском привидении. Причем зрительного ряда не было совершенно, снилось именно голое чувство (со мной это впервые в жизни) почти мистического ужаса (наверно, так должен пугаться человек, увидевший вдруг обратную сторону вещей). Отец пришел меня будить и дотронулся до моей руки, тут я отпрянула от него и дико закричала, разбудив своим воплем несчастную Л.П., но вставать я не собиралась, и тогда через некоторое время ей пришлось подойти ко мне и попытаться разбудить. Как только она сделала попытку приблизиться, я резко отпрянула к стене. Сама не понимаю, что со мной было, ведь я уже не спала, все видела и, вместе с тем, все чувства были там (вот только не знаю, где). В общем, спасибо Тепцову[4]. Испугалась я фильма едва ли не так же, как в 1 раз, вернее, не всего фильма, а конца его — с того момента, где Витю чуть не сбивает автомобиль etc. Короче, мы всю ночь то и дело забредали в какие-то интеллектуальные тупики, и так и непонятно, как же правильно это понимать. Л.П. предложила спросить у Вити, т.к. самим нам явно не справиться, на что мне осталось только посмеяться. Итак, столь долгое предисловие означает лишь, что мне интересно знать твое мнение. «О слушай, слушай, слушай!»[5] Во-первых. До нас, наконец, дошло (даже в 2-х вариантах), зачем кукле понадобилось дать художнику заказ. Либо ей просто уже не нужен был Грильо, либо он для нее слишком мелок, т.к. кукла, надо признать, достойна своего создателя по части эстетических изысков. Она не собиралась его убивать, наоборот. Но Пл.Андр., как трактор, шел к разгадке и, наконец, ощутил все в сцене в мастерской, да еще произнес целую тираду о том, что человек выше куклы (обрати внимание на фразу: «Сам дьявол мог бы ими гордиться»). Тогда ей приходится взяться за дело. Но! она не торопится его убить, а посылает целых два предупреждения (лошадь и автомобиль), не считая перчатки. Художник мог бы спастись (ну убежать, уехать). Ясно одно — приход к ней домой — самая извилистая дорога к спасению, какую только можно придумать. Да к тому же еще и тупиковая. Чтобы закончить с куклой: ею, видимо, движет что-то вроде своеобразной благодарности вещи своему создателю. Но вот что движет нашим автором с момента прояснения ситуации, понять очень сложно. Вспоминай моменты. 1) Галлюцинация. Цвет неба в эту минуту заставил Л.П. едва ли не заорать, что такой цвет был у смерти в ее историческом кошмаре (она тебе, наверно, писала). Но дело не в этом, а в фонограмме, которая все это сопровождает. Там ясно слышатся завывания и визги какого-то стада бесов (такие же звуки, кстати, на кладбище). Это не просто предсказание его судьбы, здесь нечто большее. Как будто своим поступком, вызванным, в сущности, любовью к людям («чтобы хоть как-то продлить его жалкие дни на холсте или в мраморе»[6]), он, бросив вызов Творцу, вызвал к жизни какие-то страшные силы. Оказывается, такая вроде бы невинная вещь, как предпочтение куклы оригиналу, может привести к «дыре в мироздании» (пользуясь терминологией «Панночки»[7]), сквозь которую на землю хлынула всякая нечисть и едва ли не сам Сатана, во всяком случае, что-то по могуществу равное Творцу, а кукла, автомобиль — лишь части, фрагменты чего-то более грандиозного и страшного. И вот Витя (тьфу, т.е. Пл.Андр.!) это понимает и, едва спасшись из-под колес автомобиля, принимает решение. Да, там присутствует облегчение по случаю избавления от гибели, но это не главное чувство. Главное — это выбор. Тяжело, худо, страшно, не хочется — ведь это конец, но надо идти спасать человечество от ползущей на него бездны, которую он сам (пусть даже невольно!) вызвал к жизни. Как он собирается это делать, не совсем понятно, видимо, его геройская смерть должна заткнуть дыру. На меньшее она (дыра) вряд ли согласится. Так вот, в этот момент и сразу после (там живопись) напрашивается диалог с Творцом, примерно такой:
— Ты понимаешь, что наделал!
— Я и без Тебя все знаю.
— Но это нельзя так оставлять.
— Не переживай, я свое дело сделаю.
— Нахал ты, конечно, Пл.Андр., ишь на что замахнулся! Но талантлив, ничего не скажешь. Ты, друг, погибнешь, но я тебя не забуду. «Будешь слушать вечную службу.»[8]
Дальше идет несколько кадров живописи под высокий женский голос (итальянская ария). Сплошь ангелы. Райское пение. Прослушав все это, Пл.Андр. сказал:
— А пошел Ты! — и отправился выполнять задуманное. Проскакиваю несколько эпизодов. Далее — диалог о причинах ухода из магазина. Почувствовав себя в безопасности под защитой камина, Пл.Андр. (черт, так и хочется написать «Витя») распалился и решил, видимо, крикнуть: «Тень, знай свое место!»[9] — и даже, кажется, поверил, что сможет справиться без кровопролития. Но звучит выстрел. Теперь Блок. Стихи не просто совпадают деталями, ритмом с идущей сценой, но содержат явный смысл финала.
«Настежь дверь. Из непомерной стужи
Словно хриплый бой ночных часов,
Бой часов: «Ты звал меня на ужин?
Я пришел. А ты готов?»
Причем смысл все равно выходит один и тот же, независимо от того, кто есть Пл.Андр. — Дон Жуан или Командор.
«И в ответ — победно и влюбленно —
В снежной мгле поет рожок.» —
И звучит сигнал трубы, военный сигнал «подъем». Под этот звук он открывает глаза. «И пусть каждый исполнит свой долг.» 2 последние строки:
«Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час» —
словно напоминание об обещании Творца: «Я тебя не забуду», — некий эквивалент ангельскому пению, только мирской.
Кадр из фильма «Господин оформитель»
Кадр из фильма «Господин Оформитель»
Впрочем, художник убегает из дома куклы без всяких мыслей, кроме одной: «Прочь скорей отсюда», — до тех пор, пока не усаживается под деревом посидеть-подумать. Лицо у него было такое, что я сразу вспомнила «Гамлета»: «Готовность — это все». А буквально там читалось: «Сейчас я встану и пойду». И он идет и оглядывается, ориентируясь по свету фар. Момент, про который мне говорила Л.П. — минута на мосту в ожидании фар. Она действительно права. Там нет никаких мыслей о спасении, напротив, мост и был его целью. Он опускает и поднимает глаза с мыслью: «Это — здесь». Так человек занимает оборону на своем последнем рубеже. В глазах откровенный вызов: «Я человек и останусь человеком. Я буду защищаться».[10] «Но ты иди один, делай дело, мужественно подвизайся на войне. Иначе повергнет тебя Бог перед лицом врага; ибо есть сила у Бога поддержать и повергнуть.»[11] Включаются фары, и включается музыка (обещанная божественная поддержка, «светлый реквием художнику-человеку».[12] Мелковат же, однако, Творец, взваливший на человека такую ношу — умыл руки, а сам ни при чем). Первый момент первого дубля — он стоит все с тем же вызовом в глазах и нехотя падает. Далее никакого вызова нет — страх, усталость, облегчение, всезнание — все, что угодно, но не вызов. Трудно же оказалось заткнуть дыру. Жутковатая смерть, хотя очень эстетичная. И теперь — о самом жутком кошмаре. В конце концов Пл.Андр. замирает с выражением смерти на лице — последний живой жест, когда лицо уже мертвое — скользнувшая на горло рука. И тут камера начинает подниматься вверх, как бы затягивая его туда, и одновременно начинает удаляться женский голос и нарастать какофония в музыке — звук мотора, вой сирены, который перерастает в тот звук, который мы с тобой принимали за рев удаляющегося автомобиля. Вчера я поняла, что это не так. Т.е. он это обозначает, но обрывается слишком резко для мотора, и, главное, он не механический, а живой, по крайней мере, животный. Какой-то чавкающий, засасывающий утробный рев. Становится ясно, что эта бездна — живая, и питается она людьми. Челюсти сомкнулись, и чудовище, не подавившись, пообедало Витей (черт, опять!) и, судя по звуку, осталось довольно. Кажется, дыра все-таки закрылась, но так ли это? И хотя последние кадры успокаивают: эта история случилась давно, да и была ли она на самом деле, неясно, только вот черная занавесочка колышется и напоминает, что дьявол существует и не дремлет. «Люди, будьте бдительны!»[13] Ну, как тебе теория? Правда, остается загадкой, кто же победил, да и смысл фильма выходит совсем не Юго-Западный: «Дети, не стремитесь к абсолюту!» — это вам не «Калигула». Впрочем, Витя этого вроде бы не утверждает. Уже под утро Л.П. заявила, что Витя действительно спорит с Богом, потому что считает, что ему видней, что нужно людям, и он призван их к этому приблизить, а нужно им — бессмертие. Как она пришла к этому выводу, я не помню — это был уже полный бред, после чего мне приснился ужас созерцания зверя из бездны (рычало у меня в ушах после просмотра всю ночь), и проснулась я с мыслью: «Ангелы, на помощь!»[14]
Ох, Ольга, это все я писала в четверг, а сегодня воскресенье. Ты уж извини меня за бредятину. Л.П. сказала, что я напрасно все это тебе отправила. Но... раз уж написала, надо отправить. Если будет желание, разгроми.
Из письма О.Ф. к Ю.Ч. от 24 июля 1989 г.
/.../ Прочла пьесу. [«Калигула» Камю. — Прим.ред.] /.../ Вещь, действительно, сумасшедшая! Ее надо играть либо очень тихо, либо очень громко. Хочу еще почитать. Вещь прелюбопытнейшая. Информация к размышлению: первым эту роль играл Жерар Филип в 1945 году, и в постановке делались ассоциации с фашистами.
Насчет главного героя. По-моему, такая трактовка закономерна.[15] Пьеса пытается если не оправдать, так, по крайней мере, понять Калигулу. Его попытки научить людей свободе. Пусть таким необычным способом. Слова: «Постарайтесь меня понять!» — встречаются в пьесе чуть ли не на каждой странице. А потом жутко читать, как человек дразнит окружающих и ждет, когда же им наконец надоест рабская покорность, и они его убьют. Он дразнит Смерть. Он показывает римлянам, что они мало чем отличаются от скота... А окружающие?.. Как бы это получше выразиться... «Кто — за? Кто — против? Единогласно!», «Не трогайте наши привилегии, и такой цезарь нас устроит, пусть и с причудами», «Главное — стабильность!» и т.д.
Видишь, у меня в голове маленькая каша.
И это трагедия сильной личности. В этом я с тобой целиком согласна. А почему взяли именно эту пьесу? В ней нет абсолютно положительного героя. Зрителям предлагается размышлять — на чьей стороне находиться. Раньше зрителя старались к чему-то призвать, куда-то вести. «Все хорошо, равняйтесь на этот образец.» А зачем? Мы едва не разучились думать, все ждем указаний сверху — как себя вести. Это как в «Оформителе» — там тоже нет положительного героя, но симпатии наши на стороне Платона Андреевича (несмотря на всю кучу жутких недостатков — наркоман, высокомерен и т.д.), потому что он тоже на голову выше окружающих и в конце обретет веру в человека. В живого человека, а не в куклу — восковое подобие Творца.
Представляю, какой лай поднимут критики по поводу появления «Калигулы» и такой трактовки.[16]
Ты пойдешь еще раз на него?
А теперь несколько вопросов по спектаклю, если позволишь.
1) Калигула переодевается шутовской Венерой?
2) Его убили в конце? Как? Последняя реплика «Я жив еще»?
3) Сципион понял цезаря? (По пьесе, мне так кажется, он понял императора.)
4) Опиши, если сможешь (не обязательно подробно) первое появление Калигулы на сцене.
(Что-то я верчусь вокруг главного героя.)
А знаешь, по-моему, самое страшное, когда человек знает, что творит зло, и не может остановиться. Более того, пытается оправдать свои поступки.
Как только ты написала название пьесы, сразу поняла, кто играет главную роль. Сработало какое-то шестое чувство. Прочла пьесу и убедилась — это его материал. Но на нем легко свихнуться. А жалеть себя не умеет совершенно — факт. Финал «Носорогов» тому пример. Выкладывается беспощадно. Правда, и из зрителей вынимает все нервы. После «Носорогов»[*] было такое состояние, что я играла спектакль, а не он, такое было внутри опустошение. Что-то содрали с души, что-то фальшивое, глупое, лишнее! Только-только от этого спектакля отошла, могу рассказывать спокойно. /.../
Из письма Ю.Ч. к О.Ф. около 4 августа 1989 г.

Здравствуй, Оля!

Получила твое письмо. Последнее время трудно стало писать — впечатления и сильные, и очень смутные. А вернее, всякое воспоминание бередит душу, не выдерживаю. До сих пор не могу прочесть «Калигулу». Начинаю, просматриваю и ухожу из библиотеки.
«Игру в детектив»[17] не видела. Самое глупое — меня предупредили, но за всякими хлопотами выскочило из головы, вспомнила только в пятницу. Сначала не очень расстраивалась, а в субботу стали мне все, кто видел, рассказывать, да спрашивать... Одно утешает — может, повторят. Хочу просьбу послать на ТВ. Переживала полдня, потом поехала к Людке (помнишь, она со мной тогда была). Травили друг другу душу. Даже поговорку новую ввели — «Муций, расскажи мне о своей жене».[18] Утешились письмом от Наташки Соколовой.[*] С описанием прогона «Калигулы» (10-го — последний). Я тебе на отдельном листочке выпишу большой отрывок из письма. Посмотришь, как другие воспринимают, и вообще интересно. Ты даже не думай, что письмом можно утомить. Напоминание о виденном, хорошая неожиданная мысль... «Фанатские» письма я читаю взахлеб, потом перечитываю, цитирую что-то Людке, спорим, вспоминаем. Представь — три года переписывалась с подругой, а теперь который месяц ни строчки не могу написать — о чем?! Передать все словами — невозможно, нужно, чтобы хоть какая-то опора была, чтобы было понятно без слов. Иначе как объяснить? А то, что пишут «свои»... Люда бесконечно заставляла меня перечитывать Наташкино письмо. Обе завелись, каждый раз горло перехватывало. Кричали, смеялись над чем-то. Дело ведь еще в том, что одно на другое наслаивались три вещи — «Калигула», письмо и прочитанная брошюра о Юго-Западе (Б-ка «В помощь худ.самодеятельности». Название — «Становление»[*]). А в брошюре — то, что Авилов пишет. Цитирую: «Наверное, я немного “идеолог” по натуре. Наверное, исповедь, исповедание каких-то бесспорных для меня ценностей: активного добра, мудрости, просвещенности и просветленности сейчас мне как актеру ближе, увлекает меня, сулит на сцене взлет, слияние с героем». В контексте «Калигулы» неплохо звучит, верно? Вспомнишь спектакль или даже просто В.А. — странное чувство. Смятение, неспокойно как-то.
Но что-то я все про чувства, про эмоции. Итак, про прогон 10-го[19] смотри в «приложении». Есть там и просто любопытные вещи, и эмоций тоже много. Теперь постараюсь ответить на вопросы по «Калигуле». Сначала общие соображения. Пьесу я все-таки просмотрела. Белякович сократил половину действующих лиц, объединив реплики. По пьесе — отдельно патриции, отдельно — поэты и т.д. В спектакле несколько человек всего. Часть одета в белое — видимо, «верхи», как и Калигула.[20] Часть — в серое (Херея[21] и еще два-три человека, в частности — Геликон). В сцене с «поэтами» — их же и заставляет читать. В пьесе текста нет. Но Белякович им написал (посмотришь в письме Наташки, как они теперь дурачатся). В.А. дали свисток, так он долго с ним баловался, в ушах звенело. Сцена, где можно передохнуть, позабавиться. Вдвойне смешно, как они читают. Помнишь патриция, которого Калигула обзывает «женушкой». (И Цезония тоже — «радость моя» или что-то в этом роде.) Играет его Черняк. Вышел и начал что-то плести, подняв глаза к небу. Ему-то Калигула и бросает реплику про детство какого-то идиота. Главное — точно. И смешно. А уж про «художественный свист» Калигулы я вообще молчу. Говорят, на одном из первых прогонов цепочка порвалась, и свисток у него упал. «Император», недолго думая, заложил пальцы в рот — и давай свистеть. Забавно.
А в целом текст практически весь, без сокращений. Первое появление Калигулы? У ВРБ, как всегда, вступление — музыка, грохот, скрип открывающихся дверей — в створках появляется и Калигула. А потом — после шумихи — сцена сборища патрициев, беготня — где-то видели цезаря — вдруг тихо. Сцена Геликон-Калигула. Геликон в глубине площадки, Калигула в начале спиной к зрителям, согнувшись. Первые реплики тихо, сдавленным голосом. Да и вся сцена очень тихая. Потом так же пройдет второй разговор с Геликоном. (М.б. дело в том, что здесь Калигула такой, как есть на самом деле, без привычной, вернее, становящейся привычной маски.) Помнишь, во втором разговоре про луну? «Она уже была моей.» Геликон пытается убедить, предупредить, нервничает — а этот про свое. Словно вправду больше ничто не важно. На Геликона и не смотрит, стоит на коленях и все о луне. По пьесе как-то иначе читается, показухи больше, что ли. А тут — полная отрешенность.
Сципион Калигулу понял. Другое дело, что актер не дотягивает чуть — могло бы быть больше главных действующих лиц, если б он и Херея были личностями, а то так — юноша-поэт, наподобие Ленского. Одну реплику хорошо сказал — после паузы, когда Калигула выудил из него признание, о чем стихи (ой, ты бы видела, как требовал, как подсказывал Калигула — словно жизнь от этого зависит), и вдруг с иронией оборвал. Тишина. И тут Сципион-умница хорошо произнес, тихо так, осознавая — «чудовище!» У них со Сципионом по идее есть что-то общее, Сципион об этом говорит. И на состязании поэтов — его единственного не оборвал Калигула. Они там и простились.
Как переодевается Калигула? Сцена идет сразу после перерыва. О-о! Одна из лучших сцен, наверное. Костюм он не переодевает. Но — красится и волосы собирает этаким хвостом на макушке. Темно, свет, тишина, медленно оборачивается — зал, конечно, реагирует смехом и стонами восторга — и выкрик «Сегодня я Венера!» Музыка, все на сцене, чей-то текст (Цезонии, кажется), а «Венера» на заднем плане проделывает этакие «па» — руки над головой, перебирает ими в воздухе, плавненько так. Людка 9-го показала ему большой палец — здорово, мол. Отреагировал. А потом оказывается слева, у окна, почти отгорожен дверью, и Цезония читает монолог (ей чуть вторят остальные) — «Богиня скорби и пляски, рожденная из волн...» Читает так, как только Боча умеет. Не для патрициев — для Калигулы. Почему-то такое чувство. «О ты, такая опустошенная и палящая, бесчеловечная, но земная...» Хороший текст у Камю. И тихий, мрачный ответ Калигулы (текст сокращен, одна фраза сначала — согласие).
Убили ли в конце? Абсолютно непонятно. Но и понятно, если учесть то, что Авилову, оказывается, совершенно необходимо хоть для себя знать, что его герои остаются в живых и непобежденными. Как сделано. Геликона убили до — подняли на ножи, сцена без текста практически. Потом — убийство Цезонии. И вслед — последний монолог. Потом выстрелы. Долго. Наконец, замер, скорчившись на полу. Все выходят. Потом уходят. И 9-го (8-го не было) — он все ж зашевелился. А финал — повтор той сцены, придуманной ВРБ, когда под какие-то капли и вздохи Калигула карабкается по стене — сделано чудесно — свет, и главное — пластика, как будто вправду цепляется. Слова «Я жив еще» есть, он их выкрикивает. А вообще вечно не успевает сказать весь текст до фонограммы. Последние реплики — на выстрелах, может, изменят чуть, ну не хватает времени человеку, ну что сделать?
Трудная роль. Я тоже опасаюсь. Чехов, между прочим, впервые почувствовал, что что-то неладно, на «Эрике»,[22] а потом пришлось уйти из театра и лечиться — нервы расшатались. Авось нечасто будут играть.
Ну вот. А 24-го, в понедельник, Людка меня с постели подняла, дозвонилась до Москвы — последние прогоны «Вальпургиевой ночи».[23] Пьеса Ерофеева. Координаты: «Театр» № 4 — 89. Честно говоря, особо писать не хочется. Сначала — шоковое впечатление. Потом к спектаклю привыкаешь, вроде бы легче. Роли почти не сократил, только доктора превратил в докторшу и убрал Люси. Занял ту тройку (т.е. троих из 4-ки) профессионалов. Один из них, тот, что Херею играл, здесь ничего, хорошо работает, видимо, роль ближе, а может, привык. Сергей Белякович паразита Бореньку играет, Сивилькаева, Галкина, Задохина, ну, последних, ты, кажется, не знаешь. Опять некоторые из среднего эшелона. А на главную роль — блудный сын Паша Куликов, в свое время ушедший, организатор какого-то театра в Марьиной роще. Талантливый, вообще-то. Ну, а спектакль? Резкий, грубоватый местами. Но тут хоть понятно — о чем и зачем. Это в социальную сторону, наподобие «Собак», только еще резче, жестче.
Сначала нас обрадовали — вроде как ВРБ еще что-то ставить хотел.[24] Но раздумал. Все-таки отпуск, решил, видно, отдохнуть. /.../
В августе меня не будет, хотя где-то к концу буду проезжать. Сейчас, видимо, еду в Крым, до мамы дозвонюсь вот только. /.../
Чтобы больше не было накладок с почтой, пишу тебе телефон одной из фанаток — (Стаси Зоновой), если что — звони ей, они там всегда в курсе. /.../
И еще. По агентурным сведениям, заказы принимать будут с 28 августа. Учти, может, запишешься. Телефон их, общий. /.../
Ну вот, вроде все. Дальше — письмо процитирую, как обещала.
До свидания.
Юля.
Из дневника Е.И. от 24 июля 1989 г.
Есть мысль, от которой я постоянно открещиваюсь. Это мысль — о надуманности, о том, что вся боль за свершенное насилие над Виктором может оказаться болью его способа жить, невозможности иного при соприкосновении с такой ролью, как Калигула, о том, что блок доверия на Юго-Западе к Романычу не ослепление, а единственная основа жизни для многих из них. Что наше упорное желание изменить может иметь последствия ужасные, ведь фактически мы хотим разрушения, не предлагая ничего взамен.
И только — факты. Факты почти эфемерные.
Спектакли. «Свалка»[25], «Калигула» и вот теперь «Вальпургиева ночь». Спектакли, несущие совсем другие ощущения и мысли, нежели те, которые составили славу Юго-Западу, а ведь деятельное добро не было чуждо им раньше и не исчезло окончательно и сейчас. Сейчас оно все упорней становится замкнутым в их мире, в мире закулисья.
Насилие? Да, об этом я еще не писала, хотя бы потому, что разобраться в этом дьявольски сложно. К тому же нет доказательств, вернее, почти нет.
Что я знаю? Что Виктор после спектаклей был вымотан до предела, что после практически каждого спектакля он напивался, стремясь снять внутреннее напряжение. Я знаю, что ему этого не удавалось, хотя была относительная свобода действий, была «своя» компания... /.../ Я знаю, что дома, по-видимому, не проявили внимания к тому, что с ним происходит. В лучшем случае, если Галка и пыталась что-то выяснить, то натолкнулась на мнимое «все нормально».
А на спектаклях, где можно было почувствовать ужас от творящегося на твоих глазах, не было ни Ольги, ни Галки.[26]
И все-таки вероятность ошибки мала. Если бы только я чувствовала так, но ведь и Вероника, и Лариска, хотя она это упорно скрывала, и, наконец, Катюша, человек, которому я бесспорно доверяю, несмотря на то, что она закрыта, намеренно отгорожена от потрясений, но ум и главное — чутье творческого человека ее не подводят.
Первое, что она выдала, это «жалко Авилова». Почему?
Да, тот невероятный, немыслимый слом, возникающий в «Калигуле», и становящийся главным во всем спектакле, он пришел изнутри, из глубины Человека.
Он пошел на срыв, а другой, который обязан был взять половину этого груза, он проявил расчетливое равнодушие. Он «обставил» голую мысль, разгуливавшую у Камю, он прикрыл ее звуками, он поигрался со смыслом и от дальнейшего просто отвернулся.
И что? Он рассчитал на характер Виктора, на его человеческое нутро? Или он об этом даже не думал? Если предполагать многое, то получится, что Романыч монстр, сумевший создать глубинное рабство, неосознаваемое никем из его «рабов», но возвышающее его самого, когда он свою власть использует.
Какая причина мучительного противоречия, искажающего душу Виктора, будет верна? Я не знаю. Но, пожалуй, главное — другое.
Недобровольность ситуации, в которой Виктор пришел к тому, что его мучает, и, мало того, его в этом одиночество.
Ведь практически никто на сцене не помогал ему, кроме, пожалуй, Бочи.[27] Ведь все другие спокойно приняли неразрешимость этой вещи и позаботились только об одном — собственном достойном внешнем пребывании, даже не существовании, нет. /.../

...от 31 июля 1989 г.
Трудно объяснить то, что потрясает в Театре. Трудно описать происходящее в нем, потому что все завязано на мелочах. Разобраться, а главное, суметь понять эти мелочи — к этому я сейчас стремлюсь. Но и прекрасно понимаю, что в итоге теряю нечто другое — объемное, зрительное, полное восприятие спектакля, действия.
Наверное, в Театре действительно — первое и самое важное, это увидеть. Именно через глаза будут потом оживать ощущения и чувства.
Так же долго пыталась я себе объяснить и литовцев[28], пыталась понять Природу их загадки, их Тайны, их неторопливого, тяжелого, но осветляющего потрясения. Когда-то я возмутилась на обвиняющих Некрошюса в том, что он берет на себя, т.е. на свои режиссерские приемы, слишком много в спектаклях, что этим он прикрывает «бессилие и растерянность актеров», кажется, так было написано.
Может быть, часть правды в этом и была. Я слишком предвзята к этому Театру, чтобы суметь оценить силу их игры.
Но сейчас, столкнувшись с «Калигулой», столкнувшись с ситуацией обратной, я окончательно уверовала в то, насколько честней, когда режиссер «берет на себя» многое. Ведь он все равно остается в тени, он не тратит столько сил и нервов, сколько актеры. И я «за» то, чтобы режиссер брал на себя смысловую тяжесть спектакля, чтобы он не выкидывал голую концепцию на актеров, предоставляя им право сходить с ума от двойного напряжения — напряжения актерского при конкретном осмыслении своей роли и напряжения человеческого, когда надо суметь создать еще и целостный спектакль.
Есть и обратная сторона. Сторона ограниченности, если режиссер наметит такие границы, когда актер будет в полном закабалении режиссерского стиля.
Золотая середина должна существовать, по-моему.
Не знаю внутреннего залога литовцев, от этого жутко нервничаю. Если я узнаю, а я постараюсь это сделать, что и у них поставлено на «рабстве», ну тогда... Попытаюсь подойти к этому с другой стороны, попытаюсь понять, хотя, как человек, как ненормальная натура, которая дергается от проблем, ее саму не касающихся, я не смогу успокоиться, не смогу этого принять.
Закон. Жестокий закон, определяющий искусство!? И что же, Камю, сказавший об абсурдности нашей жизни, прав?
Ох, уж этот Камю, который уже месяц не выходит из головы.
Письмо С.З. к Л.З. от 29 июля 1989 г.

Дорогая Люда!

Пишу тебе с дачи в Малаховке. Увы — не только в доме, но и всем поселке нет никакой другой бумаги. Тетрадки у нас по талонам.
Живу пока что в Малаховке, поскольку в Москве делать нечего. Здесь, правда, тоже. (Пиши мне все равно на московский адрес, т.к. я буду время от времени приезжать, а тут у нас нет почтового ящика, и письмо может затеряться.) Мы (фанаты) пребываем в полном мраке. Слухи о «Панночке»[29] были вроде бы достоверны, но вот сегодня я позвонила Юльке, и она сказала, что все актеры уже разъехались, и ставить не будут (информация от Ани Рындиной). В общем, я ничего не знаю и ничего не понимаю. Буду каждый день звонить в Москву, пока не вытяну точную информацию. Следующий сезон начнется где-то в начале сентября: то ли с американского «Дракона», то ли с Олимпийского «Гамлета».[30] Главное, не прозевать!
Как мы проводим время после прогонов. 27.07.89 пошли с Юлькой в читальный зал библиотеки Октябрьского района. Взяли «Собеседник» № 42 — 88 г. и «Театр» № 6 — 89. Там очень хорошие фотографии... были. Когда-то.
Представь себе такую картину: небольшой читальный зал, полумрак, тишина, шорох страниц и карандашей, а из самого дальнего угла раздается резкое «тр-р... тр-р...» бритвы по бумаге; и доносятся восклицания типа:
— Тихо! Бритву веди осторожнее!!
— Ничего, ничего... В коридоре ни души...[31] Черт возьми, она тупая!
— Не выдирается, ракалия![32] Солнышко мое, видел бы ты, зараза, чем я тут из-за твоей физиономии занимаюсь...
Конечно, в целости журнал был красивше[33], ну да ладно.
28.07.89 читала главу из книги К.Чапека «Как это делается». Глава называется «Как ставится пьеса». Если еще не читала, советую прочитать. Особенно последний абзац хороший, насчет зрителей.
29.07.89 приехала в Малаховку. Тут со мной случилось следующее происшествие. После обеда пошла через черный ход выкинуть огрызки в помойное ведро. Ведро стоит в сенях, и тут же валяются на полочке старые газеты. Я зачем-то выдернула одну из них и посмотрела на последнюю страницу. Пришлось прислониться к стенке. Это был «Московский комсомолец» за 21 января 87 года, статья под названием «Верю я...» — интервью с В.Р. В центре — фотография Романыча на фоне занавесочек. Так что мой архив еще пополнился.
Насчет прогонов, как я уже писала, никаких известий. Уже три дня.[34] Поэтому советую звонить почаще. Правда, меня, наверное, не будет в Москве. То есть я буду, но иногда. (У меня уже какой-то бред, поэтому кончаю. Пойду попробую отыскать почтовый ящик.)
До свидания.
Стася.
Из дневника О.Ф. от 8 августа 1989 г.
Мысли о В.А. помогают собрать себя в клубок и перестать дергаться. Золотоволосое солнышко... От него тепло. Да-да. Я чувствовала эту волну активного добра и тепла на «Носорогах», в финале «Господина оформителя».
В письме Юли приведены слова В.А. о том, что для него сцена. Теперь я понимаю, почему столь необычен финал «Оформителя». Оказывается, ему важно знать, что его персонаж остается жив и непобежденным... Вот почему в сцене, где его сбивает машина, он, искалеченный, вдавленный в бетон моста, не умирает на наших глазах. Вместе с ударом серого автомобиля ему словно открылась другая истина — свет...
Это читается в широко раскрытых синих глазах — их выражение чуточку детское: «Ах, вот оно что...» А затем приходит покой. Безумная душа обрела, наконец, равновесие, согласие...
Платон Андреевич остался непобежденным.
Из письма О.К. к Н.С. от 10 августа 1989 г.

Привет, Наташ.

Я получила твое последнее письмо. Ты переживала по поводу его отправки напрасно...

Мне было очень интересно.

Последнее время у меня было достаточно тишины и одиночества, чтобы поразмыслить над тем, что произошло вокруг меня и со мной за зиму 88-го — лето 89-го. И, главное, о многом, из которого я сознательно выбрасывала кое-что, делая легкомысленный и недовольный вид; как будто нетерпеливо отмахивалась от приставучей мухи (не скрою, даже после первого просмотра «Г-на оформителя»).

Чем продолжительнее видишь перед собой людей, не отталкивающих своим образом жизни и обращением, тем сдержаннее и менее панибратски к ним подходишь (хотя иногда, по старой привычке, еще хлопаешь их по плечу).

«Ребята мои, ребята,
мы все плохо кончим», — вот то единственное, что пришло мне в голову сразу же после прочтения твоего письма.
Но тут же сработал защитный механизм. «Еще не вечер, капитан, еще не вечер.»[35] Ты же знаешь, что по способности выдержать, выстоять я пытаюсь не отстать от Валерия Романовича.

Ваша трактовка «Г-на оформителя» — великолепна. Я преклоняюсь перед вами. Честное слово. Я не шучу.
Молодцы!
Это глубоко, обоснованно и красиво сделано.

Хорошо. Я скажу, что думаю, проанализировав виденное за несколько месяцев в театре-студии на Юго-Западе.
Своим открытым письмом ты вынудила меня это сделать. Каюсь, я скрывала немного из «юго-западных» дел. Безоглядностью, тоном письма и тем, что ты его не побоялась отправить, подкуплена. Спасибо.

Мои милые девочки! я вас очень люблю.

Не огорчайтесь за Витю! Он — счастливый человек, если к вам после его фильма пришли подобные мысли (вы ведь тоже не задумаетесь, как поступить в похожем случае, если он представится, не так ли?) => значит, уже человек не напрасно умирает каждый вечер на сцене. Радуйтесь: он смог не только сам подняться выше, но и всех нас приподнять над обыденностью. Разве этого мало?

Да, я боюсь.

а) Что может не хватить выдержки (или упрямства) отстоять себя при направленных недоброжелательных, скептическо-иронических, раздраженных взглядах собратьев по профессии, «профессионалов» (за которыми, в сущности, скрываемая неприязнь вызвана лишь поставленностью Виктора Васильевича над ними; так, от природы) =>

знаешь же это совершенно детское изумление Авилова при виде чужой подлости или желания нарочно сделать больно! К тому же — «а я! как же так?! я же тут, на сцене! Ну, посмотрите на меня!!» Помнишь?[36]

б) организованной тишины вокруг «Ю.-З.», или снисходительных статеечек всякой мошкары (живущей с чужого пота, между тем). =>

А Виктор Васильевич, как известно, каждый почти раз в лепешку расшибается, не говоря уже о тех ролях, которые для него дороги, => молчание для него убийственно, п.ч. актеру — особенно их театра — важно чувствовать ответ. И официальная поддержка, что ни говори, тоже ведь много значит для творческих людей, не так ли? (Я до сих пор не могу забыть воспоминаний Бриков об отношении В.Маяковского к своей выставке и отношение к ней же его «друзей», тех же Бриков.) У нас, кстати, тоже с тобой сохранились прекрасные воспоминания о «Драконе» в «Олимпийке» в декабре прошлого года[37]: разбег — удар — а стена остается непробиваемой. И все повторяется заново. Красота!

Отступление. М.б. Виктору Васильевичу тогда впервые в голову пришла мысль: а стоит ли так расшибаться? если ответа все равно — нет.
Я испугалась тогда именно этого — разрушения его веры в хорошее, в светлое, высокое, словом, в то, куда он так упорно всех нас тащит. А потом уже — поведения Грини.[38]
Страшнее всего — усталость оттого, что тебя не слышат, твои усилия разбудить в человеке Человека пропадают, кажется, втуне. Как ты думаешь, для Авилова это так? =>

в) поэтому при его-то затратах ему будет не хватать любви зрительской, пока не поздно фанатам нужно как-то «облизывать» дорогого профессионального героя. Не дай бог — «Вы спрашивайте, спрашивайте...», глядя в пол.[39]

г) «воздуху-с, воздуху-с не хватает, господа.»[40] Это уже об общественной атмосфере, которая не очень-то теплеет.

Наташа! Я много раз рассказывала о реакции на «Мольере» 5-го мая[41], но все равно не все.
Тогда я наконец по-настоящему испугалась за Авилова. Конечно, обстоятельства сложились так, что я была уже настроена подходяще (и архив, и журнал, и мое висение на шее у Климова[42], — все это так).
Но... Ты ведь тоже была на этом спектакле и сама видела, что Виктор Васильевич подавил своей игрой всех актеров (я их не видела и не слышала, т.е. ну совершенно), исключая одну Бочу, у которой были свои причины выплеснуться на зрителя.
Наташа, я не только не видела спектакля, п.ч. мне закрыли сцену, но я и не слушала его, голос Виктора Васильевича доносился до меня глухим шумом, который был то чуть громче, то чуть тише.

Я получила подтверждение тем мыслям, которые возникли у меня после «Гамлета» 3-го апреля[43], именно: Авилов стал играть по-другому. В два потока. Первый — внешнее изливание жизни его героя, «проживание» на полную катушку в роли; второй — жесткий контроль за мерой давления на зал, партнеров и за собственным состоянием. Все это — при холодном бешенстве. Оба потока — одновременны.
По-моему, эта ярость, висящая над безупречно правдивой жизнью на сцене героя Авилова (который играл вовсе не на технике!), ярость, которую тем не менее не скрывает жесточайший контроль над собой (а, может быть, именно он), особенно на фоне полного превращения остальных в неживые предметы декорации, — все это не могло не произвести впечатления на меня. Да и на актеров, кажется, тоже. Они, похоже, не наблюдали ничего подобного ранее: расчетливо горящего Авилова.
Вот это был — профессионализм!
«Великолепного Авилова» я видела, взять хотя бы того же «Гамлета», на котором он на нас с тобой отплясывал[44] («Я вижу, принц, сегодня вы в ударе»), «Мольер» 17-го июня, наша первая трилогия, («Калигула» 10-го[*], очевидно); видела выход в открытый космос, но ничего сродни тому, что показал Авилов на «Мольере» 5-го апреля[45], я не наблюдала, исключая частично апрелевского «Гамлета».

Увидя ушедшего ото всех Авилова, я тогда подумала: а что случится с ним, если он оторвется от «Ю.-З.» вообще, в стремлении своем подняться вверх? Если вдруг все они отстанут, все, не только те, кто стоял в тот вечер на сцене?
А остановить его нельзя. Невозможно. П.ч. остановить значит умертвить. Чувствуя это, Виктор Васильевич не остановится. Уйдет. Другими дорогами, но уйдет. Не потерпит сжатия. Пойдет искать. А куда?

После своего второго «Мольера» я навсегда избавилась от уверенности в победительности Виктора Васильевича.
И не могу уже относиться к нему, как к какому-то «Вите» Авилову.
Мне почудилось тогда что-то вроде «мне тесно везде».[46]
Я оплакивала и его.
Может быть, Виктор Васильевич почувствовал как-нибудь нечто похожее на это, поэтому и смотрел на поклоне в нашу сторону с девчонками округлившимися глазами. Или, что гораздо лучше было бы, был приятно удивлен зрительской реакцией на свое стремление «выше, выше, сильнее, сильнее».[47]

Знаешь, Наташка, я вспомнила, когда еще видела такие круглые глаза у Авилова! На «Гамлете» 25-го мая[*], после объяснения Клавдия с Лаэртом, у него были такие же круглые глаза, когда он смотрел на зрительный зал.

Вот. Я выложила, что имела сказать.

У нас по украинскому телевидению показывали «По траве босиком» (1987). Такая мура! В жизни так не бывает. Хотя режиссер молодой, но жутко бездарный. Фильм в стиле 70-х годов: безукоризненно правильный главный герой, который бывший воин (афганец, что ли, я так до конца и не поняла), вернувшись домой на село, повел борьбу с разными уклонами от своего собственного правильного представления о жизни среди ребят-«пэтэушников» и вывел их на светлую дорогу (цитирую: «меня армия спасла, а тебя я спасу»), герой — супермен с правильными чертами лица, специальным «героическим» голосом и отменной фигурой атлета. Хотелось срыгнуть. Естественно, что такому герою жизненно необходим тот, в лице кого он будет бороться с пороками. Ну, это какой-то зачуханный механизатор, алкоголик, спаивающий деток, браконьер (стреляет по галкам), брат его за что-то сидит, этакий собственник, норовящий побольше в свой карман от государства захапать. Ну, для соблюдения необходимых жизненных ситуаций выдвигается некто третий, который и вашим и нашим. Вроде бы и деньгу «слева» зашибает, вроде бы и о высоком думает. Приятель двух наших героев, белого и не очень белого. Официант в ресторане «Русь», выскакивающий поначалу в русской красной рубахе — наш Авилов (интересно, рубаха не из «Уроков...»[48] ли?). Его, правда, потом поперли из официантов, но за что — покрыто тайной («Официант, как сапер, ошибается только раз»), и оказался наш дорогуша на складе, т.е. пункте приема тары, что ли. Сидит раскрасавец на ящичке у какой-то стеночки, поодаль аккуратные стопки этих ящиков высятся, а на другом ящике (принимает гостя — антигероя) красивый натюрморт из стаканов, толстых ломтей хлеба, рыбы, кажется, сам же друг любезный из горла пивцо наворачивает. Ну, как водится, другого спаивает.
Знаешь, того и гляди щас мраморные надгробия откуда-нибудь краем вылезут. Ну прямо застолье из «Смиренного кладбища». И вид у милого — просто зверский, куда там какому-то Стасу.[49]
А надоедает этот официант всем своим рассказом о прочитанной книжке про пришельцев. «Мы, — говорит, — сами из космоса», ждите родственничков, словом, а еще, говорит, пришельцы эти самые делятся на зелененьких с большими головами и синеньких, первые — те начальнички, думают за всех, значит, а вторые — так, работяги. Интересно он так про пришельцев, значит, болтает, его уже слушать всем надоело, он это каждому рассказывает и чуть ли книжку с собой не носит. У директора ПТУ (В.Павлова, между прочим) дюже каменная и кислая физиономия была, видно, взаправду надоели ему эти рассказы, а вот физиономию рассказчика — жаль, не показали; фильм-то не телевизионный, экранный, двое в кадр не влезли, Витю, значит, выкинули, а Павлова оставили. Зря, между прочим.
У Вити там ряшка — закачаешься! Точно зеленая. Глаза — во, как плошки, нос — куда там Сирано, а рот — младенца проглотит, и ничего. Отак.
Людмила посмотрела «Игру в детектив»[50], ей очень понравился «Гамлет», все дергала меня: действительно ли спектакль так играется: та же музыка, освещение, мизансцены. Я ответила утвердительно. Она досмотрела до титров и немедленно потребовала объяснений, почему я назвала другую исполнительницу роли Гертруды[51]. С первых же слов заявила, что Ванин — красив. Они с Сережкой прямо хором выступили. Людмила посожалела, что не имеет возможности посмотреть «живьем» хотя бы один их спектакль («Это совсем по-другому помогло бы мне взглянуть на твое увлечение театром.») /.../

Наташ, пока, до свидания, привет фанатам. Жду не дождусь взглянуть на ваш архив. Лада Пална по телефону чем-то делилась со мной относительно очередного грабежа, но было плохо слышно, единственное, что расслышала толком — «Ланцелот, да не тот» о Ланцелоте-Абдулове.[52]
До свидания.
Ольга.
Из дневника Е.И. от 10 августа 1989 г.
Время! Никогда не думала, что оно может быть таким убыстренным. Оно вырывается мгновенно на свободу и стремительно исчезает вдали. И все! А я вольна только догонять, догонять в Памяти и не больше.
Прошел месяц. Месяц, в общем-то, бурный и неплохой, но почти все, что было, забито одним-единственным — «Калигулой».
Что будет, если я его посмотрю еще и еще, я просто не знаю.
Письмо С.З. к Л.З. от 14 августа 1989 г.

Дорогая Люда!

Как вы там, в своем Ярославле? Не умерли еще с тоски? Мы пока спасаемся тем, что повышаем свой образовательный уровень. Наташка Соколова читает Ануя, Юлька Обойдихина — «Калигулу» и Михаила Чехова, я занимаюсь французской драматургией. Книгу «Современная фр. драматургия» уже одолела и даже перепечатала оттуда одну пьесу, самую, на мой взгляд, «юго-западную».
«Конечно, Витя в роли змея — / Шизофреновая затея. / Но если приглядеться, право — / Весьма похож он на удава». Рисунок С.З.
Рисунок С.З. [55]
Называется «Учитесь водить автомобиль заочно!» Клода Фортюно. Так и вижу в одной роли Олежку Задорина, в другой — Сергея, может быть. Ох, только бы не Керею нашего ненаглядного[53]. Даже фонограмма в ушах звучит. Но теперь я погрузилась в глубь веков и принялась за «Сида». Последняя новость: Ракалия[54], говорят, хочет «Сида» ставить. Ну-ну...
Мы тут собираемся 21 авг. пойти в театр на Малой Бронной, посмотреть «Вальпургиеву ночь». Как там, интересно?
Я пока торчу на даче. Раза два выбиралась в Москву. Была у Наташки, копалась в ее архиве. (Разумеется, Юго-Западном.) Лада Афанасьева навыдирала в б-ках кучу фотографий. В том числе много совсем давних, начала 80-х. У-у-у-у... Одни подписи под ними чего стоят, например: «В.Белякович на вручении диплома». Да, товарищи, это надо видеть. Притараканила я в Малаховку свою пишущую машинку (подробности моего путешествия из Москвы в Малаховку с кирпично набитым чемоданом в одной руке и пишущей машинкой в другой описывать не буду). Сижу, потихоньку печатаю. Посылаю тебе статью, мною перепечатанную. (Наташа перепечатала эти отрывки из большой статьи в «Театре».) Должно быть, у тебя ее нет; а если есть — на всякую статью фанат найдется. Кстати, «Сов. культуру» за четверг 10-е авг. читали?[*] Так-то вот. Ну, «змей».
Пишу все это глухой малаховской ночью. По саду шлепают крокодилы[56] и ходят призраки. Столик мой весь завален статьями и фотографиями. Скоро лягу. Ох, не могу. Каждую ночь снится проклятый... ну и театр тоже. Чаще всего почему-то снится «Гамлет». Кончится тем, что я начну свои сны записывать. Некоторые действительно этого стоят.
Кончаю, а то уже поздно.
Рисунок, который прилагается к письму — наглядное доказательство того, до какого бреда доходят фанаты в отсутствие театра.
До свидания.
Стася.

Письмо Ю.О. к Л.З. от 16 августа 1989 г.

Здравствуй, Люда!

Как ты там живешь в старинном городе Ярославле?
У меня все по-прежнему. Все закрыто, и никого я не видела. Кирилл встретил Бочу и от нее узнал, что ничего больше не будет до нового сезона. А он вроде бы начнется 7 сентября американским «Драконом». Когда точно узнаю репертуар, тебе его напишу.
Тоже читала недавно Чапека. Как же здорово он пишет! Из всех трех очерков мне больше всего понравился о том, как ставится пьеса.
На днях открыла «Советскую культуру» за 10 августа и обнаружила там статью про В.Авилова. Я даже сначала своим глазам не поверила. Обычно, если выписываешь газету или журнал, то там ничего не печатают. Но в этот раз мне повезло. Статья называется «Господин «искуситель»[*].
Сейчас рыскаю по библиотекам в поисках статей о нашем Театре. В абонементе нашей библиотеки ничего хорошего нет, а читальный зал, как назло, закрыт на ремонт. Там крыша уже полгода протекает, и никак не могут ее починить. Нашли недавно библиотеку на «Университете», попробую там поискать в читальном зале, потому что в абонементе, к сожалению, нет ничего.
От Наташи узнала номера еще некоторых журналов, в которых печатались статьи. /.../
Сижу, печатаю статьи, которые ты мне дала. Жутко захотелось на «Гамлета» после того, как начала печатать статью Аникста[*]. Вроде бы в сентябре будет. Хотелось бы, чтоб в Олимпийке.
Сегодня я купила «Досуг в Москве».
В театре на Малой Бронной 21 и 25 будет «Вальпургиева ночь, или...» Собираюсь сходить сравнить.
Ну, вроде бы все новости.
Пока. Целую. Юля.
Письмо Н.С. к Л.З. от 16-20 августа 1989 г.

Здравствуй, Люда!

Спасибо тебе, радость моя, за послание. Ну что я могу сказать? Живут же люди! Правда, если меня пустить в какую-нибудь студию, то позора не оберешься, так что нечего и завидовать. Кстати, Люда, а ты на следующий год не собираешься в ГИТИС? А то можно было бы составить небольшой фанатский курс.
В данный момент я дежурю у бабушки в больнице, пишу письма и раздумываю, когда мне в 9 раз сходить на «Г.оформителя» — сегодня или завтра? Дело в том, что после моего возвращения с Селигера (1.08), мы с Ладкой как замкнулись друг на друге, так 2 суток и не могли расстаться, результатом чего был поход (8-й для меня) на «Оформителя». И, представляешь, на 8-й раз у меня вдруг сформулировалась совершенно новая концепция фильма, порожденная, видимо, воспоминаниями о «Калигуле» и красочными описаниями сюжета «Панночки», которую Ладка видела в т.-с. «Человек». Сейчас мне чего-то об этом писать не хочется, скажу только, что идея связана с «исторической миссией» нашего дорогого Виктора Васильевича, в существовании которой ты, я надеюсь, тоже не сомневаешься. Если тебе будет интересно, я в следующий раз напишу.
17.08 мы с Юлей Обойдихиной сходили на «Оформителя», и я имела счастье наблюдать детски-первозданную Юлину реакцию — она, по-моему, смотрела второй раз после очень большого перерыва, пугалась, ойкала, а на обратном пути шарахалась от каждой машины.
Еще мы тут занимаемся пополнением фанатского архива. Кстати, даю методику формирования (профессионал я или нет?). Все материалы делятся на группы (папки), примерно такие: 1) программки и билеты; 2) публикации о ЮЗ; 3) публикации о В.Авилове (т.к. их слишком много); 4) фанатский фольклор (стихи, пьесы, записки, переписка etc.). Кстати, Люда, ты уже закончила перепечатывать «Становление»?[*] Если да, то, когда будешь в Москве, передай мне. Сезон начинается 7.09 американским «Драконом», но ты, я думаю, уже это знаешь. /…/ Теперь о моем архиве. У тебя, конечно, уже есть «Сов.культура» за 10 и 19.08.89 г. (в последней — «дружеский шарж» на Вик.Вас. Грозный взгляд передан великолепно! «У, какой злой!»[57] — помнишь?).
Последние 2 недели я ходила в Ленинскую библиотеку с бритвой — оружием фаната и кромсала журналы. Вырезаю, засовываю за свой широченный пояс, как в старину — за корсаж, и, выйдя из библиотеки, извлекаю на свет божий. /.../
Завтра я собираюсь на «Вальпургиеву ночь» в Т. на Малой Бронной. Еще я хочу на ЮЗ. Новость, не правда ли? 22.08 я уезжаю к Ладке в гости, на Волгу. Вернусь числа 1.09. Ну вот, пора кончать — на этот раз кончилась бумага. Пока. Жду ответа.
Наташа.
Из письма О.Ф. к Ю.Ч. от 20 августа 1989 г.

Здравствуй, Юля!

Даже не знаю, как начать.
В прошлый раз развела нас почта, в этот — моя собственная дурь. Унесла меня нелегкая в Москву! А когда вернулась, мне говорят: Ольга, тебе мало уши надрать — назначаешь свидание, а сама бежишь. Хороша подруга! Самое смешное, что я чувствовала всю дорогу и в городе (особенно почему-то в десять утра), что ты где-то рядом, совсем близко. Честное слово, сердце было не на месте. А приехала — новость, бах!!! Прости меня, глупую, если можешь...
Знаешь, что? Давай сделаем так — если тебе вновь придется оказаться в наших краях — дай телеграмму. Или позвони. И, честное слово, буду дома! Всего два слова — буду тогда-то... Ладно?
В Москве ничего интересного не было. Правда, удалось привезти две вещи: тете Ире платок в подарок и себе — пьесы Сухово-Кобылина. Моя библиотека пополнилась «Трилогией». /.../
Была на Юго-Западе. Понимаешь, этот противный липкий страх не мог пройти. В среду даже мечтала — лечь и умереть! Так все надоело. Ничего не помогало. И тогда решила поехать и хотя бы увидеть театр. И, знаешь, помогло! Прошли все страхи, все дурное состояние как рукой сняло. Я серьезно!!!
Огромное тебе спасибо за письмо, за описание «Калигулы».
Когда читала пьесу, то представляла, кто кого может играть. В.А. и Бочоришвили — это без вопросов. Хереей представляла именно Ванина и притом весьма четко. А Геликоном почему-то вертелся в голове Писаревский. Сама не знаю, почему.
Решила отыскать ту брошюру,[*] о которой ты написала. О-о! Это целая история!
Пришла в библиотеку нашего института и напоролась на пожилую заумь, которая смерила меня с головы до ног и так презрительно отозвалась о Юго-Западе, что мне стало не по себе; во-вторых, она так и не смогла выговорить фамилию В.Беляковича. Постоянно вывертывала наизнанку. «Самодеятельность должна отвлекать от подворотни, а на большее она не годится... Никогда не сравнятся с профессионалами... Никогда не будут лучше.» «Конечно, — отвечаю, тихо, но с напором, — эти ребята никогда не позволят себе зевнуть в лицо зрителям и посмотреть на них пустыми глазами.»
С ужасом чувствую, что меня начинает бить мелкая дрожь, потому что смотрят с презрением, как на недоумка, и поливают Юго-Запад из помойного ведра. И кто?! Она же не видела ни одного их спектакля!!! И даже не пожелала слушать, когда я сделала отчаянную попытку заступиться за театр. Демонстративно повернулась спиной. «Я сама сорок лет в самодеятельности и знаю, что это такое.» «Все зависит от руководителя», — отвечаю. Надо было ей сказать, что Станиславский и его театр — самая, что ни на есть, самодеятельность! Что II-я студия МХАТ начиналась с самодеятельности.
Да что перед ней рассыпаться — это же железобетонная непрошибаемость. И тут почему-то вспомнился Беранже[58], и в груди возникла боль, и захотелось плакать.
/.../ У меня было такое состояние — словно В.А.-Беранже на глазах моих отхлестали ремнями до потери сознания. Это, конечно, перехлест фантазии, но уж так устроена. Ну не нравится тебе, так зачем поливать грязью и только под конец выдать, что брошюру выбросили в макулатуру!
Плюнула я с досады и пошла домой, а там — о, радость! — в «Советской культуре» за 10 августа статья «Господин искуситель»[*] о В.А. с фотографией. Не снимок — жуть! Почитай, там много интересного. Теперь точно знаю — не пригрезилась мне на «Трилогии» прохладная волна «нервной энергии», веером от него идущей, которая на несколько минут избавила от страшной головной боли!
А на следующий день позвонили из библиотеки (уже другая девочка), и сказала, что книжку эту нашли. Один экземпляр чудом уцелел! Дали почитать.
Юля! Тебе не нужно его перепечатать? А то у меня скоро появится такая возможность.
Статья «Любить и верить»[*] у меня есть. Спасибо.
В «Театре» (не помню год и номер) статья о «Самозванце» и фото оттуда[59]. Прислать?
Там, кстати, описали финал. Когда смотрела спектакль по телику (бездарно снято), то не понимала — зачем взяли эту пьесу? И что хоть в конце произошло? И потом, была наслышана, что В.Р.Б. любит преподносить сюрпризы. Особенно под конец. А здесь этого ничего не было... Прочла описание финала, и все встало на свои места!
А ты не смотрела этот спектакль? Я не имею в виду телик, а в «натуре».
Прочитала «Вальпургиеву ночь». Жуткая вещь. Не по себе даже стало, представляю, что навернули актеры. А если представить себе, что творится на самом деле в заведениях подобного типа — так вообще волосы дыбом встанут.
/.../ Моя знакомая все теребит — когда на Юго-Западе сезон начнется, когда в театр поедем? Потерпи, говорю... К сожалению, она, кроме «Трилогии», ничего не видела, и потому приходится про остальное рассказывать. Вздыхает, жаль, что не поехала второго мая.
Но если б мы не посеяли билеты, то я б не познакомилась с тобой, и не было бы вечернего спектакля и того «трахнутого» состояния тоже...
Так что — это как судьба...
Пришел новый номер «Сов.экрана». Там пара слов об Олеге Тепцове и его новой работе «Посвященный», и ни гу-гу о том, что в этой картине должен быть В.А. Уж не удрал ли он оттуда? Ибо на «Оформителя» так в свое время набросились...
Кстати, о «Господине оформителе». Вчера разбирала макулатуру и откопала там «Спутник Московского международного фестиваля» (чудо, что не выбросила), а там рассказ о молодых режиссерах, фото Олега Тепцова и краткая справка об «Оформителе». Вот она: «Господин оформитель» (дипломная работа), худож. фильм выпускника Высших режиссерских курсов Олега Тепцова. Сценарий Юрия Арабова. Оператор — Анатолий Лапшов. Время — 1 ч. 10 минут.
В ролях: Виктор Авилов, Анна Демьяненко. «Ленфильм» 1986 год.
Герой картины, снятой в жанре «фильма ужасов», — русский художник, живущий в Петербурге в начале века».
А демонстрировался он на МКФ 13 июня 1987 года.
Узнать бы о различиях в двух вариантах. Может, где-нибудь напечатают сценарий фильма. Интересно, какой он?
Пока все. До свидания.
Пиши.
Ольга.
Из дневника Е.И. от 23 августа 1989 г.
/.../ Прочитала «Калигулу». Совершенно противоположное впечатление.
И жутчайшее ощущение — ошибки, ошибки глупой, неоправданной, слепой, нелепой.
Своей ошибки, которую можно было бы простить человеку, у которого «Калигула» был первым театральным потрясением.
Я, наверное, ошиблась в роли Романыча, как человека, вывернувшего Камю наизнанку своей души. Во — выраженьице!
И все же. Читая пьесу, я на лету усекала расхождения со спектаклем, мелкую переноску фраз и монологов. Все чаще и чаще я вспоминаю две режиссерские вещи — мучительную минуту у синей стены и финал. И все больше и больше поднималась мысль о том, что Романыч «Калигулу» продумал и вытянул в спектакль то, что задело его нервы, его душу. У Камю мысль «о человечности» неярка, даже почти не улавливается конкретно. Калигула более рассеян, чем несчастен. Он — с изъянами, за которые почти не расплачивается, кроме как в финале — достаточно неожиданном для течения всей пьесы.
Первая зацепка — финал, «хриплый», уродливый финал. Недаром Камю такими резкими словами и так сжато описывает смерть Калигулы.
Мысль о законах характера Авилова-актера кажется мне теперь единственно верной.
Впрочем, немыслимый мучительный срыв, слом — был, и был именно у Виктора, был даже как будто вразрез с тем, к чему вели замашки Романыча. Он не вел к такой вершине.
Его влекла расплата, а Виктора, по-моему, захватил путь к расплате.
Это, как скажет Вероника:
— Иногда важней не поступки, а их причины. /.../
Из письма Л.З. к Н.С. от 23 августа 1989 г.
/.../ Привет тебе от меня и наших. «Наши» — это ярославские студийцы, вконец смущенные моими рассказами о Ю-З. Как истинный фанат, я не могла не поделиться своим бредом. В результате мы имеем в настоящее время 10 человек, которые знакомы с моим архивом, моими рассказами, готовы в любой момент сорваться с места и ехать на Ю-З, а сейчас волками воют в ожидании нового сезона и надоедают мне расспросами — когда? что? «Где?» — не спрашивают. На Ю-З, это и ежу понятно. Заинтересовавшись ТсЮЗ (правда, кое-что читали, слышали и раньше), заинтересовались неминуемо и фанатами. И вот поэтому-то я с полным правом могу писать «привет тебе от меня и «наших».
«Становление» я перепечатала давно. 24.07 я приезжала в Москву на «В.н.» и привозила конверт. Но, к сожалению, тебя даже по телефону до 19.00 выловить не удалось, а потом ты уехала.
Что касается формирования архива, то, как это ни странно, но я придерживаюсь тех же правил, но с одним уточнением: папка у меня пока только одна. Меня останавливало до некоторых пор одно: вдруг такой же брат-фанат захочет почитать о театре в прессе, а там... Но сейчас, кажется, я немного озверела в отсутствие театра, и принцип, согласно которому выдирались не все статьи, летит с нераскрывшимся парашютом к земле. Все скорее и скорее. Последствия предугадать нетрудно... Тем более, что у меня практически конкурентов нет: Любка не дошла еще до нужного градуса, а Юлька «на Югах». /.../
По поводу «Г-на», «Калигулы» и «исторической миссии». Все это в моих несчастных мозгах носится, порхает, создает хаос, оформляется в некую идею, но словами пока выразить не могу. Ну ни в какую. Если ты выскажешь свои соображения по этому поводу, буду очень рада. (Кстати, «Г-на» смотрела всего 3 раза, а в 4-ый никак не могу попасть. Он у нас прошел очень быстро буквально в 2-3 кинотеатрах. Народу было не очень много. И шли как на «фильм ужасов» как его окрестила какая-то критикесса. Вот идиотка. Естественно, нужной публики не было. Фильм признан некассовым. В результате он мелькнул и исчез с ярославских экранов. Вот так-то.)
Теперь о студийных делах. Не знаю, как ты себя чувствуешь после юго-западных спектаклей, а я, если не чувствую себя как из-под катка, раздавленной и несчастной (как было со мной после первой «Вальп.ночи»), летаю, и дай мне в руки отбойный молоток, уголь буду рубить — лучше некуда. И если не сравнивать себя с корифеями, то хочется сделать что-то самой. А если сравнивать, то появляются самоуничижительные настроения типа: «Лучшее уже сделано, в искусстве ничего более прекрасного никто не создаст, тем более такое сопливое, мелкое, мерзкое (потому что дерзнуло подумать об этом) существо, как я. Пшла вон, малявка! — Уже иду.» /.../
Из дневника Н.С. от 28 августа 1989 г.

г. Капустин Яр. Вернее,
разъезд в чистом поле, где я жду поезда,
опаздывающего на 2 часа.

И все это после бессонной ночи, посвященной выяснению, за что именно и какой ценой заплачено. Выяснились страшные вещи. Куда там К.Марксу. Мы, кажется, открыли закон развития человечества. Прогресс истории, в который мы все-таки верим, вызывает ответное противодействие того мира. И, чтобы восстановить нарушенное равновесие, еще со времен Иисуса Христа установилась закономерность, что кто-то должен принести себя в жертву людям => мирозданию. Он принимает на себя проклятие, грехи человечества и покупает ему право на прогресс. И, начиная с Христа, они «просвещали» человечество, пытались рассказать людям об иной, достойной жизни и верили, что это не напрасно. Но жить для этого оставалось той бездне недостаточным, надо было подтвердить жизнь смертью. Тогда энергетическое равновесие восстанавливалось. Но со временем цена возрастала, и всего лишь сделка с дьяволом сменилась заведомо безнадежной жертвой, как будто тому человеку надо живым сойти в ад. Страшно. Витя сам выбрал себе судьбу [О.Федорова с маниакальным упорством твердит о девятом круге. Ах, фанаты, фанаты! Все же попадается чувствительный народ! (25.09.89)]. Если считать, что Высоцкий сделал » то же, то сейчас Витина очередь. И мироздание ненасытно. «Никому не сумеем помочь невредимым вернуться из грозной трагической роли...»[60] Когда мы легкомысленно позволили Вите себя спасти, мы не думали о цене. Да ему это и не нужно. Для него идеальный вариант — чтобы спасенные им жили и были счастливы, не как скот, конечно, но как люди. Господи, как же это тяжело — знать свой конец и нести этот крест, медленно раздавая себя людям по капельке крови и не смея рассчитывать на понимание. Но вот мы, фанаты (3-е)[61] поняли, ужаснулись за него, поняли, что жизнь наша кончится вместе с его, и нельзя рассчитывать, что она будет долгой, ведь ему зачем-то нужна лишь молодая кровь. Люди, избравшие такую судьбу, не живут долго. А он не хочет умирать, тем более — так. И когда отказывают нервы, нас ждет 16.03[*] — и выдержит ли он сам еще один приступ такой ясности, неизвестно. Крик Л.А.: «Я не могу, когда человек заглядывает туда, а потом использует свои предсмертные мучения как театральную находку!» И мне страшно и невыносимо больно за него, как тогда, 16.03. Я знаю, что все равно не смогу заслонить его от адского дыхания бездны, и не могу безропотно принять этой жертвы. Может, мое понимание — уже отчасти плата? Может, ему будет легче чувствовать в зале такого зрителя? Я буду платить ему любовью, но этого мало. Надо кричать, трясти безмятежно наслаждающихся жизнью фанатов (тех, кто способен это вынести). Вдруг мы сумеем хоть как-то облегчить это бремя? Он принял эту миссию как долг, так, как Гамлет принимает месть. Недаром он вспоминал при этом Гамлета: «Это голос моей судьбы!» Меня разрывает желание рассказать об этом. Вот осчастливлю новостью О.К. Я не могу смириться с мыслью, что все это напрасно, что мироздание закусит Витей, продолжив «Оформителя» по сну Л.А., а человечество будет продолжать жить, ни о чем не подозревая. Кто из нас сумеет выжить, чтобы рассказать? Стася? Не знаю. И, как прежде, как во всех предыдущих пришествиях, ничего не изменится. И в грядущих жертвах цена будет еще выше. Никогда раньше никто не покупал моего спасения.

Когда человечество сумеет оценить, время кончится, и мы будем спасены. Это уже чуть ли не в религиозном смысле.

Совершенно самостоятельный отрывок. Сон Л.А. после ее последнего «Оформителя» — продолжение на том свете. Сюжет для Тепцова (это к вопросу о цене). Кресло типа зубоврачебного со множеством ремней и прицепок. Вокруг жуткие монстры — манекены. В изголовье — человек со спокойным лицом. Человек в кресле (просто кто-то), только что очнулся. Его начинают привязывать. Он не сопротивляется, но вдруг с бешеной страстью начинает что-то объяснять, проповедовать. Силы время от времени оставляют его, он срывается, замолкает, потом начинает снова и так несколько раз. Наконец, он замолкает окончательно. Монстры начинают хохотать. Дождавшись, пока они замолчат, сидящий в изголовье человек спрашивает: «А что будет с тобой, тебе не интересно узнать?» — «Совершенно не интересно. Я все это знаю.» — «А напрасно. Ты думаешь, ему нужна твоя смерть? Ничего подобного. Ему нужен твой манекен, как вот эти. Выбирай образец.» Жуткая пауза. Человек начинает застегивать на горле лежащего в кресле ремешок, от которого он больше не сможет говорить. И вдруг тот начинает яростно вырываться. Его удерживают, и сидящий в изголовье с торжеством бросает: «Ну, об этом надо было раньше подумать». Человек в кресле отвечает Витиным хрипловатым от волнения голосом: «Что же ты торопишься, как карманник? У тебя же вечность в запасе». Пауза. — «Ну, что ты еще хочешь узнать?» — «Только одно. На этом ты успокоишься?» Вместо ответа на лице сидящего в изголовье человека отражается яростная досада. Витя, который смотрит на него снизу вверх, видя эту гримасу, торжествующе улыбается (значит, все-таки успокоится). В ответ на его улыбку человек с яростью кричит: «Ты о себе-то подумай!»
Такая вот цена равновесия. Занавеска качается, напоминая о его хрупкости. Куда там милому домашнему средневековому аду! Ад ХХ века куда страшнее, и сойти в него живым немыслимо тяжело, пожалуй, еще тяжелее, чем броситься под колеса несущейся на человечество бездны.
« — Нет ни ада, нет ни рая,
Остальное — выбирай.
Ты пойдешь со мной до края?
— Я пойду с тобой за край!»[62] [Вот точно так приглашают Ванина. (16.10.89)]
Куда угодно. Была бы ему польза от этого. Хотя я знаю, что оттуда не вернусь, да не все ли равно? [При чем тут вообще я? (30.08.89)]



Да, в хорошем состоянии это писалось. Зуб на зуб не попадал. Ожидавшие поезда на меня оборачивались — разъезд в чистом поле — не самое подходящее место для таких занятий. Но мне необходимо было излиться, и как можно скорее. (30.08.89)

Письмо С.З. к Л.З. от 29 августа 1989 г.

Дорогая Люда!

Пишу тебе уже из Москвы. Жизнь наша, в общем-то, печальна. Но все-таки надеемся дожить до шестого числа. На днях встретила Киселеву, страшно обрадовалась, т.к. целый месяц не видела ни одной юго-западной физиономии, если не считать унылых фанатских. Киса говорит, что, судя по всем признакам, лом на «импортных драконов» будет не очень большой. Это, конечно, для нас хорошо. Вообще в фанатской среде ходят самые невероятные слухи. Насколько все это достоверно, не знаю, но сведения такие: 1) «Игроки» и «Трактир» будут идти с новым составом. 2) В.Р. купил машину. 3) В «Драконе» вместо Олега будет играть Михаил Сергеевич Белякович[63]. 4) «Панночку» поставят, когда В.Р. решит проблему летающего гроба. 5) «Последнюю женщину...» снимать НЕ будут. 6) «Калигулу» записали на видик, Виктор Васильевич остался очень недоволен.
Такие дела. Днем мы бегаем по библиотекам, я натащила себе такую гору, что не знаю, когда все это прочитаю. Сейчас читаю «Священных чудовищ» — «Современная драматургия», 1985 №1. Марина Худкова (ветеран Юго-З.) рассказывала как-то, что «Св.чудовищ» прогоняли поначалу на Юго-Западе, вместе с гоголевскими актерами. Флорана играл В.Р.Б., Эстер — Боча, глухая маменька — Коппалов. Потом перенесли все это в театр Гоголя. Все мечтаю сходить («Аристофана» я уже видела), но никак у них сезон не откроется. Мы с Юлькой решили пока посмотреть другие постановки. Пошли на «Вальп.ночь» на М.Бронной. Давно я такого идиотизма не видела. Бездарность полная, как режиссерская, так и актерская. Первое действие еще можно было терпеть, если не обращать внимания на Натали, которая раз 10 как минимум на протяжении всей сцены с Гуревичем снимала и надевала (до-о-олго-долго) свои колготки. Во втором действии у нас начался какой-то истерический хохот, поскольку спокойно смотреть на все это было невозможно. Половину второго действия занял деревенский монолог Вовы. (О боже!) Потом все выстроились в ряд и спели на оперный мотив несколько частушек (Прохоров дирижировал). Потом долго пели «Скоро будет конец света — Рейган в Сирии уже» на мотив «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет». За это время передохло не только пол-палаты, но и половина зала. Процесс умирания изображался так: актер подходил к краю сцены, снимал с себя рубашку, глубокомысленно на нее смотрел, аккуратно клал на пол, делал просветленное лицо и медленно уходил за кулисы. Вова при этом должен был красивым жестом протянуть руку умирающему Коле, но перепутал и протянул не ту руку, пришлось менять. В финале все вышли в длинных белых одеяниях, Прохоров обнялся с Гуревичем, остальные сделали еще более просветленные лица, подали друг другу руки и вознеслись по спиральной лестнице на небеса. Физиономии у них при этом, несмотря на просветленность, были тупые-тупые. После такого спектакля настроение, конечно, было упадочное. Поэтому мы решили сходить развеяться в Ленком. Угодили на «Жестокие игры» Арбузова. Это была трехчасовая тягомотина в захаровском стиле с воплями в зал об утерянном поколении. Мне не верилось, что спектакль когда-нибудь кончится. Я думала, я сейчас засну и вывалюсь в проход. Но у меня еще оставались какие-то иллюзии насчет Ленкома, поэтому через день мы отправились в «Эрмитаж» на «Юнону и Авось». Первая моя фраза после спектакля была: «Боже, какой бездарный дурак!»[64] — в адрес Захарова. Нехорошо, наверно, так говорить, но никаких других эмоций это представление у меня не вызвало. Музыка, правда, хорошая, но все остальное... Если ты не смотрела, на всякий случай — краткое содержание. Время действия — ХIХ век. Главный герой (Караченцев) едет в Америку устанавливать торговый обмен. Ходит с видом Гамлета и вопрошает: «Куда ж нам плыть?» Тем не менее плывет. По пути ему является мадонна с младенцем — нечто в глазуновском стиле. Наконец, он приплывает в Америку, влюбляется в главную героиню и параллельно устанавливает торговый обмен (минута общего апофеоза). Но долг призывает его в Россию, следует сцена прощания с героиней (зрители рыдают), и затем он в страшных мучениях погибает в пути, сокрушаясь о потерянном поколении. Героиня ждет его 30 лет, пока не умирает от горя. Абдулов все это комментирует, смахивая непрошеную слезу. Но, поскольку торговая связь все-таки налажена, в финале все воскресают и, держась за руки, поют «Алиллуйю», продолжая поддерживать торговый обмен (зрители рыдают в три ручья). Короче говоря, как в театре на Малой Бронной, так и в Ленкоме я разочаровалась. Завтра, если получится, пойду в театр-студию «Человек» на открытие сезона. На этом кончаю письмо, потому что надо бежать устраиваться на работу. Пиши...
До встречи под черным потолком, как говорят фанаты...
Т.е. на Юго-Западе.
Стася.
Из дневника Н.С. от 31 авг. — 3 сентября 1989 г.
Теперь я жду, пока не выдержит психика, и не наступит блаженный долгожданный «отходняк». Судя по всему, уже скоро. Напряжение держится на пределе почти несколько часов. О.К. восприняла нашу теорию нормально — ее это не удивило. Так же и Л.Ч. Она мне сейчас сказала, что мы (все, причастные к ЮЗ) и так плавимся с чудовищной скоростью, и нам суждено сгореть как свечкам. Вместе с театром. К. сказал (это все было сегодня), что я права. Что они с Таней хором решили, будто Вите осталось лет 5-6. Какая-то энергетическая болезнь, от которой загибается и Ольга[65]. И я поняла, что это правда. Я спросила: «Чем я могу расплатиться?» (навязчивая идея в последние дни). Он ответил: «Только одним — сделать то же самое. Ты сумеешь». Если это все-таки не треп для укрепления меня, то как? Я сегодня опять (через сколько времени! 3-й раз в жизни) молилась, прося у Бога, в которого не верю, у высших сил, у Судьбы, у мироздания, у кого угодно, просила милосердия для Вити. Своего рода «моление о чаше» за другого. Я просила отсрочки, хотя у меня вырвалось: «Господи, откажись от этой жертвы!» — хотя я поняла, что Витя от этого не откажется. В моем распоряжении 5-6 лет, чтобы осуществиться, купить себе спасение. Право на него уже оплачено. Мне кажется, что я его не переживу, впрочем, не все ли равно? Витя с плаката смотрел на меня с болью, прощая. И я поняла, что смогу это вынести и принять. Ведь я считаю себя сильней. Я могла бы не понять и остановиться, но раз уж взялся за гуж... Я вынесу, хотя... К. говорил о карме, которую Витя ломает. Ценой страшных мучений сейчас он покупает себе просветление в будущей и => потом вечный покой. Наверно, это так и есть. Ну вот, наконец наступает желанное опустошение — сработала защита, и вокруг меня снова будет «великая пустота, в которой сердце обретает покой»[66]. После приступов то физической боли, то едва сдерживаемых рыданий — покой. Я смотрю на фанатов, на того же К. и думаю: «Как они могут, зная все, жить по-прежнему? Как мирятся?» Поистине гиганты. К 9.09 «Дракону» я должна собраться. Теперь уж я не стану требовать от Вити утешения.
Небо, космос, дай ему силы выдержать! Пусть ко мне придет сознание того, что я должна делать! «Под ваши крылья, ангелы небес!»[67]
«Я все понял. Мне очень плохо.»[68] Между Лыковым 27.07.89 и всем предыдущим — и сегодняшним днем — пропасть. Назад идти нельзя, как по анизотропному шоссе.[69] Эти 2 недели — такой перелом...

2 сентября 1989 г.
/.../ Выход найден. Вернее, не выход еще — пока только возможность примириться. Помогла мне Л.Ч., которая «отдала» мне (уехала, правда, с головной болью). Я почувствовала себя получше, включила музыку и села печатать. «Гуд бай, Америка!»[70] — у меня чувство рубежа, отплытия:
«Хотел мне дать забвенье, боже,
И дал мне чувство рубежа преодоленного,
Но все же томится и болит душа».[71]
Да, все же. Но: ведь я верю Вите. Всегда верила. Знаю, что теперь нужно верить еще сильнее. Он считает, что это нужно, он любит людей, а я последнее время стала их ненавидеть. Так вот, остается одно — верить им вместе с Витей с ясным сознанием долга из любви. А ей он научит и укрепит. Уже никогда не вернется блаженство незнания, но любовь и вера как-то прикроют мой плач по нему. Лишь это поможет сгладить чудовищность этого всего. Мы с Л.Ч. сказали хором: «Невозможно представить мир без него. Даже без себя — гораздо легче». Поэтому, наверно, мне кажется, что я не переживу...



...Уже 3.09.89. К «Эскориалу» придется еще вернуться, но это не сейчас. А сейчас — Витин финал «Гамлета» и финал «Оформителя» (фонограмма) — сейчас я слышу там одно сплошное торжество. Они — о бессмертии. Победа и взлет — «хотя бы и ценой уничтоженья»[72]. Звенящее торжество. Кажется, Витя научит-таки меня не бояться смерти. Моей-то — во всяком случае. /.../
Письмо Н.С. к Л.З. от 3 сентября 1989 г.

Привет, Люда!

Наконец-то пишу ответ. Твое письмо пришло, когда меня не было в Москве (я уезжала в г.Капустин Яр (Астраханская обл.) в гости к Ладе (помнишь такую фанатку?). Вернулась 29.08 и все это время, исключая сидение возле больной бабушки, трепалась с Ольгой — моей подругой и тоже фанаткой, которую я не видела 2 месяца (не знаю, помнишь ли ты ее?). Так что вот пишу.
Сначала о новостях. Расписание в очередной раз изменилось (говорят, уже в 6 раз). Вместо «Мольеров» — «Калигула» и наоборот. И это в течение 2-х месяцев, изредка перемежаясь «Ночами» и «Собаками». «Калигула» будет 2 р. в вечер. Витя, конечно, заработает бешеные деньги, но все они, по-моему, уйдут на поправку здоровья (помнишь прогон 9.07?). Я буду в театре (во всяком случае, около театра) 6.09 и далее, пока не попаду на американского «Дракона», и 9.09 точно (Стася купила мне билет).
Как твои студийные дела? Стася мне рассказывала. Кстати, когда ты будешь в Москве, тебе надо будет посмотреть мой архив, т.е. прийти ко мне в гости. У меня дома перебывало уже довольно много фанатов. Отец только хлопает глазами и изумляется, откуда у меня столько знакомых. Но дом у нас гостеприимный, так что это нормально. У нас в институте начались занятия (я, правда, там еще не была). В гробу я его видала. В голове сплошной театр, а ведь надо сочинить что-нибудь приличное по диплому, защититься на свои «4» балла и сказать «прости навек» alma mater. Ну и выпить по этому поводу. Увы, еще целый год.
Большое тебе спасибо за фанатские высказывания. Если можно, пиши их и впредь. Я такие вещи тоже коллекционирую. Жду не дождусь 6.09 — увидеть родные фанатские рожи. Кое-кого я, правда, и летом видела.
Вообще я уже на стенку лезу. «В театр так хочется, как еще никогда не хотелось... Что бы такое продать?»[73] Обычно я после спектаклей не то что прыгаю, просто чувствую себя человеком. Это раньше я прыгала, а теперь так втянулась, что уже привыкла (ничего не поделаешь — наркомания!). После очень хороших спектаклей я летаю. В таких случаях Лада говорит, что от нас по меньшей мере в течение 24 ч. могут работать все электростанции СССР. Можем вращать турбины. Но вот когда театра нет... У меня возникает желание: «Подарите мне необитаемый остров». Мне чисто физически не хватает проклятого экстрасенса, ну и всех остальных, естественно.
Пополнение архива приостановилось. Ленинка исчерпана мной и Ладкой (причем, наши пути, т.е. следы, часто пересекались). В Историчке ничего нет. Осталась библиотека ВТО, но туда еще надо записаться. Так что никакой радости в жизни.
Теперь насчет Вити. Я выскажусь по возможности коротко, не делая выводов. Если ты со мной согласишься (и тем более, если не согласишься), не очень распространяй это. До такого градуса фанатства надо дозреть самостоятельно, да и радости это не прибавляет. Разве плохо — летать как птица, верить в жизнь и быть счастливым? Ведь фанатство — это поначалу безоблачное счастье. Для меня, к сожалению, это уже пройденный этап. Ну так вот. «Змей» наш ненаглядный, по-моему, убежден, что он призван рассказать людям (едва ли не всему миру) о достойной человека жизни. Поднять их над собой, заставить поверить в добро, любовь, справедливость. В общем, научить их «жить и быть счастливыми» («Калигула»), но как люди, а не как скот. Донести до человечества истины старые, как мир, но в которые он сам свято верит. Донести через себя, доказать это собой, своей жизнью, своим примером. Раздать себя людям. А цена? — Делайте выводы сами... Все очень просто. Это схема, но я не углубляюсь и не развиваю. Теперь «Оформитель». На 8-й раз я увидела в этом фильме внятно рассказанную историю художника, из любви к людям бросившего вызов Творцу и попытавшегося в меру своих сил наградить человека бессмертием, вызвав тем самым какое-то нарушение равновесия между тем и этим миром, некую дыру, через которую на человечество хлынула всякая нечисть. (Кукла и др. Она, наверно, была не одна.) И когда художник это понимает, он решает восстановить равновесие ценой своей жизни. Мог бы этого не делать, кукла вовсе не собиралась его убивать, но он идет до конца, и в конце концов сам ищет эту машину. Я вспоминаю, как он стоит в первом дубле наезда, стоит несколько секунд, когда уже зажглись фары — это такой вызов, что я буквально слышу Витю в «Носорогах»: «Я человек и останусь человеком до конца». И фонограмма там — такой взлет, такое торжество, победа, тоже своего рода «осанна вечным истинам», как и музыка последнего монолога Гамлета. Причем, чем ближе к концу, тем больше страсти в музыке, а жизни у художника (я с трудом удерживаюсь, чтобы не назвать его Витей) все меньше. Это настоящая, не киношная смерть, и это очень страшно. Вита (тоже наш человек) тут изумлялась, как это можно сыграть. Меня это не удивляет, я знаю, что Витя может сыграть все, я не понимаю другого — как оттуда можно вернуться. И потом — звук, который мы поначалу приняли за рев отъезжающего автомобиля — на самом деле это жуткий рев какого-то древнего чудовища, древнего, как мироздание (а может, самого мироздания?). Дыра закрылась. Героя зажевало, скушало, не подавившись, это чудище. А дальше — мирный пейзаж, спокойная музыка, и только черная занавесочка на окне колышется, напоминая, что ад не дремлет.
Так что, исходя из вышеизложенного, Витин портрет вполне можно вешать вместо иконки, ведь он чувствует себя с Богом на равных. У меня, кстати, все стены увешаны в моей комнате, из 7 плакатов Вити нет только на двух. Прямо над моей головой висит цветной Витя из «Гамлета» и сверлит мне затылок взглядом, кажется, неодобрительным (этот плакат меняет выражение. Т.е. не плакат, конечно, а Витя на плакате).
Ну вот и все, пожалуй. Жду ответа и — до встречи. Пока.
Наташа.
Из дневника Н.С. от 10 сентября 1989 г.
Возвращение к «Эскориалу». Надо же все-таки до конца разъяснить, что именно тогда произошло. Без этого рассказ о спектакле будет неполон. Я поняла это вот уже 2 недели, но не могу заставить себя записать. Ну так вот. Это было созерцание именно Смерти с большой буквы, его собственной смерти. А если еще точнее — он просто умирал. И сумел выжить только потому, что отдал весь ужас, всю непереносимую боль этого знания нам, зрителям. Полная ясность. Сознание своей конечной обреченности и того, что конец будет страшен. Смерть не торопилась, наверно, хотела продлить удовольствие. В такой ситуации легче сразу умереть. В нем не было даже протеста против собственной участи — только сознание обреченности. Теперь я думаю, что уже тогда все поняла, просто не могла сформулировать. И желание у меня было только одно: вскочить (если бы я могла это сделать) и заслонить его от того, что он там видит. Я знаю, что сделать это, увы, невозможно. И я не уверена, что это не повторится снова. Сколько же можно защищаться от собственного всезнания? И опять не выдержат нервы, окружающий мир исчезнет, и бездна окажется совсем близко. Выдержит ли он такое еще раз? Не уверена. Если бы я с моим сегодняшним знанием снова увидела это, я не знаю, как бы я выдержала. А его смерть на сцене мало кто из зрителей смог бы пережить. Так что Витя утащил бы с собой весь зал. «Эскориал» теперь почти не играют. Вместо него — «Калигула». Резерв для выхода в открытый космос. И если кампания против спектакля достигнет «зияющих высот»[74], то я не знаю, чем все это кончится. Да и есть ли в нашем распоряжении расчетные 5-6 лет? Т.е. в его распоряжении. Насколько хватит «а мы не взирая»?
Из дневника Е.И. от 7 сентября 1989 г.
/.../ «Калигула» взорвал мой комфорт и разметал в клочки. Причем, как я поняла, я прикоснулась к одной из самых болезненных проблем Театра, вернее, закулисья — отношений актера и режиссера.
Даже Луиза[75] не выдержала моего напора, даже она дошла до открытого, искреннего выражения чувств: «Я ненавижу таких режиссеров». (Это про стиль Романыча.) Она мне такие (!) примеры приводила, что у меня волосы дыбом вставали. Добиваясь правдивости изображения, кто-то мог убить лошадь, по-настоящему вешать актера (вовремя обрывая веревку), доводить актера до «психушки», снимая настоящие трупы людей, лгать для того чтобы «его» актера не дай бог не увели сниматься или играть где-то в другом месте.
Имена!! Тарковский, Климов, Петренко, Левитин, Плучек, Гончаров!!
Да, Луиза была искренна, и она совершенно искренно воскликнула: «Лена, выбросьте все это из головы».
И я вспомнила Б.Н.[76] Нельзя быть зрителем, зная, что творится при этом за кулисами. Нельзя! Потому что начинаешь забывать, не различать, где кончается человек, которого ты знаешь, и где начинается искусство, т.е. мысль этого человека, его творческая цель, а не его личность.

< НАЗАД

ДАЛЬШЕ >