|
|
На Юго-Западе «Эскориал». Вечер одноактной драматургии. Гельдероде и Олби «Что случилось в зоопарке». Парные вещи для Беляковича и Авилова. Авилов — Фолиаль! Боже мой, какой это изумительный актер, и как они играли, если смысл, то, что еще не сказано, доходил до подсознания, проникал в твое существо задолго до текста. Перевертыш, когда трудно сказать, кто же шут, кто — король. Невозможность вырваться совсем из пут, преодолеть страх, заставляющий собаку сжиматься под ударами палки хозяина, вековечную, въевшуюся привычку. Горе и ярость. Средневековые лица и страсти.
А в пьесе Олби Авилов был другим — интеллигентным, обеспеченным, чистеньким. И как все было точно, как прекрасно! Как точно решено пластически. А драки в обеих пьесах! А свет! Его спектакли — это графика! Цвет, звук — да, но и это — графично!
от 12 февраля 1989 г. |
«Дракон» 30.01.89 «Носороги» 31.01.89 |
«Трилогия» на Юго-Западе. Шесть часов в театре! Где еще такое выдержишь? Прекрасно! Но тяжело. Темновато еще, так долго — устают глаза. Ну да эту вещь только в ноябре выпустили, премьерная все ж, не все отработано. Авилов (Варравин), Гришечкин (Тарелкин), Ванин (Кречинский), Бадакова (Лидочка) — эти особенно хороши. Третья часть лучше всех, обидно, что уже уставшие, восприятие слабеет. Надо будет еще разок посмотреть, благо сюжет теперь знаю. Как хотелось, чтобы Авилов снял маску! А когда снял в финале «Дела» — страшно. И с того спектакля я так и не могу решить, что он за человек. Он растворяется в роли настолько, что невозможно угадать, что же он сам. Ощущение как у Роджера («Театр») — если войти в комнату, вдруг там никого нет. [86]
«Дракон» на Юго-Западе. Интересная штука: Авилов играл весело, легко, как всегда. А на поклоны вышел суровый, отрешенный. И я всем существом своим ощутила жесткость. Он твердый, это не только во взгляде. Кажется, тронь его рукой — он окажется каменным. Как теперь думаю — жесткие границы «я». И в физическом, и в психическом плане. И от того он стал для меня еще загадочнее. Мы говорили с Людой. Читаешь — М.Ефремов — чувство тепла, жизни, мягкости какой-то. И встречаешь где-нибудь — В.Авилов. Странное чувство тревоги и радости. Пока я думала, что это за чувство, Люда нашла слово — трепет. Да, трепет, вот что внушает он всем своим обликом.
А потом был спектакль «Носороги». Я вышла, совершенно потрясенная, и до сих пор не знаю, кого он лучше играет — Гамлета или Беранже. Весь диапазон возможностей — физических, голосовых, темперамента и бог знает еще что. Тонкость переходов. Точность рисунка (я видела спектакль дважды) и жизненность. Это удивительно. Кажется, что он не играет, живет, а ведь все рассчитано до мелочей… При всей условности пьесы, какая это была жизнь! Изумительный спектакль! Я смотрела второй раз, устав, просто вместо воспоминания, Авилов сорвал голос, это чувствовалось, в сравнении с первым спектаклем, но все интонации, весь настрой был прежний, и когда дело стало идти к финалу, я была снова захвачена происходящим. Как можно играть это два раза подряд?! Какой же силой, выносливостью надо обладать, чтобы с севшим голосом, предельно отдав себя в первый спектакль (а ведь он улыбался, даже выходя на поклоны — крикнули: браво) — не поступиться ни единой интонацией! Авилов — бог! Гений. Может быть, я необъективна, но — как мне повезло, что я его видела. В расцвете сил, в годы взлета. Я завидую сама себе. Честное слово.
|
|
Сегодня ночью была гроза — бесшумная лиловая гроза и проливной, постукивающий по окнам, дождь.
Какой-то непонятный парадокс — бесшумная гроза. Она была почти настоящей. Пугающе вспыхивали молнии, стучали капли.
А сейчас за окнами опять зима — дикий ветер и снег.
А сегодня, нет, уже опять вчера, были «Носороги». Были первые «Носороги». Господи, ну почему, почему, почему: «Прав мир, а не ты?» Нет, не хочу. Ненавижу мир, из которого могут плевать в лицо, в душу, где желают унизить тебя, превратить в половую тряпку, а потом удовлетворенно вытереть ноги. Ненавижу!..
Я не хочу плакать, а заставляют, я не хочу испытывать боль, а причиняют. Я хочу — любить, дышать любовью и чистым воздухом, а все — отравляют, отравляют, отравляют. Я сегодня дрожала от нахлынувших Веры и Чистоты, а меня опять — лбом об стенку, нет, лицом в грязь. Только я все равно смою эту грязь, она же никогда не заденет глубины…
Нет!! Нет, нет, нет, не хочу!!!
… Мне безумно страшно одной. Но я — человек, а, значит, даже в одиночестве должна защищаться.
от 5 апреля 1989 г. |
Олимпийская деревня |
И снова бунт, лишенный силы,
Измучит кожу, руки, сон,
Ведь я еще не расплатилась
За щедрость, ставшую бедой.
Молюсь и верую в спасенье
Чужой души, чужой судьбы.
Беспрекословней, беспредельней
То, что подарено другим.
Порыв отнимет осторожность,
Но я в пути не упаду.
Дойду, прорвусь — сквозь невозможность,
Сквозь слабость, ветер, слепоту.
И пусть потом, в горячей дрожи,
Я вспомню все и, осмелев,
Пойму безудержность свободы
Как скупость собственных побед.
Мне до сих пор кажется, что это был сон, небылица, придуманная мной. Нереальность — фантазия. Что угодно!
«Гамлет».
Олимпийская деревня раздражает расстоянием и в то же время — родная-родная.
Я спокойно шла на «Гамлета», хотя хотела посмотреть — какой сейчас Романыч. Я видела его перед «Сестрами». Он показался мне потусторонним, отстраненным от этого маленького черного подвальчика. Он был оттуда — из большого мира, неторопливый и заботливый…
Тихо исчез свет и осторожно, постепенно стала возникать музыка — знакомая, зовущая, напряженная, высокая, торжественная. Я сразу — задохнулась и сжалась. Они выходили на сцену в новых костюмах. Король — с его улыбкой, приготовленным коварством, появился на краю сцены, и что-то во мне сорвалось. Он был другим — чище, возвышенней, чем Король. Человек прорывался сквозь маску и игру. Золотистая поддевка, длинный черный камзол — улыбка! Виктор вышел бледным и на аплодисменты, возникшие с его появлением, криво и нехорошо усмехнулся.
Короля было мало, но сила его была губительна для моей нынешней души, познавшей уверенность в себе. В перерыве, как только Лариска подошла ко мне, вырвалось: «Он выживет!»
И все — понеслось… Что-то яростное толкало вперед, к поступку. Стоя около колонны, я смотрела «Удушлив смрад…» Нет, почти не слышала, но ловила на каких-то гранях великолепную чистоту, незнакомую, странную, но возникшую в голосе этого Человека.
Потом калейдоскоп. Бегом из Театра, не веря словам: «Вы не сможете сейчас…», ужасаясь тому, что именно так может случиться, и молясь — неистово, до дрожи, до исступления. Ветер бесил и радовал. Бежала и молилась!
Верую! Господи! Сейчас опять дана мне власть над частичкой судьбы человеческой. Господи! Помоги мне!
Фантастика? Судьба? Случай? Что?!!
Когда я увидела те розы, огромные, бархатно-бордовые, когда ощутила их устойчивый пьянящий аромат, когда пальцами дотронулась до упругих лепестков, еще и тогда я ничему не верила. Вбежала в фойе и вызвала переполох и восторг билетерш. А во мне торжествовали победа и возвышенность.
Я видела поединок — великолепный, острый, отчаянный. Я видела последнюю осторожность Человека, я видела смерть Короля — но чувства были притуплены, и руки невольно расслаблялись. Мысли шли по старому кругу, но порыв не гас, а рвался, рвался, рвался. Я веровала и преклонялась перед возникшим безумием поступка.
Вспомнить!
Я знала, что нет испуга и барьера, нет робости и страха, нет запрета и клятв. Сейчас, именно сейчас свершается что-то святое и ценное. Я — только орудие этого что-то, я только принимаю это в себе и подчиняюсь этому.
Несколько минут около края сцены — много-много цветов, но я не могла и не смела быть — за кем-то. Мои цветы должны были быть приняты свободными руками. И они вышли — на второй и последний поклон.
Быстро и незаметно я приблизилась к его лицу, и первое, на что наткнулась — улыбка, смягченная до невероятности. Потом в глазах мелькнуло торжество, и голос, тоже смягченный и странный, произнес: «Спасибо». Несколько секунд я наслаждалась близостью к этому человеку, своей внутренней свободой и гордостью. Вскинув голову, тоном, означающим взлет необычный, безумно откровенный и ясный, произнесла: «Вы выживете».
Потом, ничего не видя и не слыша вокруг, спустилась со сцены и ушла в толпу, не оборачиваясь. Я ничего не чувствовала там, за спиной, но я теперь знаю, что он смотрел мне вслед и тоже торжествовал одно — победу.
Нет, он не победил, он вызвал милосердие, чувство, им, наверное, презираемое. Он не понял, что именно это двигало мной. Он мнил себя еще Королем, а для меня был уже Человеком…
Мне сказали, что он держал меня за плечо, но я этого не помню. Мне казалось, что между нами не было пустоты, что была кратчайшая, но близость, и что все вокруг на время этой близости замерло и исчезло. Погасли свет и звуки за нашими спинами, а мы стояли и смотрели друг на друга честно и открыто.
Благословите в добрый путь
Меня, за то, что вами брежу….
Бешенство — или страсть. Та великолепная страсть, о которой писал Достоевский. Огонь жестокий, чистый и почти уничтожение.
Прошедшие через него либо гибнут, либо одариваются мудростью и силами недосягаемой высоты. Страсть!
Я не верила, а теперь в ней. Страсть к душе человеческой, к судьбе, к глазам и таланту. Что может быть выше и страшней такого?
Погибнуть?
У меня есть пути для отступления, поэтому я горда.
И только — такой — буду!
4 апреля 1989 г. |
«Гамлет» 3.04.89 |
Итак, 1-е число… Вечером меня ждало испытание — по телевизору идет «Самозванец». Бедная Лора [Собака-пекинес, принадлежавшая Кутоновым, актерам Ярославского ТЮЗа, у которых в тот вечер я смотрела по телевизору этот спектакль. — Прим.авт.] не выдержала и сбежала — так я теребила ее уши. Нервы были на пределе. Спектакль сам по себе средний, и снят плохо, вся партитура утеряна. Беляковича надо все-таки снимать с одной точки… Переживаю их неудачи, как собственные, смешно, но факт…
В Москве снег… Смотрели «Дураков» — очень понравилось, чудесный спектакль. Задохина была очень хороша, я ее в первый раз увидела. А на следующий день — «Гамлет»… Боже, что это случилось, не могу понять. Авилов играл неровно. Я никогда не видела, чтобы он так проговаривал текст. Как чужой. Без присвоения. Иногда он наверстывал, держался какое-то время, потом опять — сбой. Впечатление было такое, как будто он во сне. Заторможенность. Он забывал текст. Обыгрывал, конечно, но факт — забывал. Не попадал в мизансцены, вернее, добирался до них, спохватившись, какими-то рывками… Из-за этого сорван финал — он не успел пройти на луч на свою мелодию — они шли прямо за ним. Чтобы как-то спастись, оживить интонации, усиливал комедийные моменты, иронию, выходки. Иногда он в самом деле догонял. Сцена с Гильденст. и Розенкр. («За вами не посылали») шла чудесно, а до этого монолог после сцены с Призраком — тоже все было хорошо. А где-то совсем не то, безжизненно. Даже в монологе «Быть или не быть» запнулся. Даже там. И голос был слабый, не мог он кричать. Может, болен? Или еще не в форме, он же не играл в марте. Выходили мы с Людой с тяжелым чувством.
Но бог миловал нас от другого. После «Дураков» увидели ВРБ. Людка рванулась — спросить про «Самозванца». Хорошо, что нас остановили, и мы пошли через служебный. Остановили Мамонтова, переговорили с ним. Ему «Самозванец» тоже не очень. Про «Гамлета» сказал, что не задумывали такого (что Розов говорил), «Носорогов» запрещали только из-за Ионеско (как-то он себя скомпрометировал)[87], а не из-за спектакля. К Беляковичу не подходили — у них еще репетиция. И хорошо. У Ани спросили на следующий день. Она отсоветовала. [88] Реакция могла быть неадекватной и резкой. Зачем нарываться, что бы ни думал про себя, а осадок остается. Повезло, что не нарвались. А остальное поспрашиваем так. Спросили у Ани про организацию. Репетируют и днем. И почти все на ставке, т.е. только играют… «Самозванца» в театре ругают. Но ребятам хочется, чтобы что-то осталось…
|
|
Первый раз я на Юго-Западе, в «их» зале. Это мой второй «Дракон». 1-ый был в декабре 88 г. в Олимпийской деревне…
Я сидела на 4-м ряду, в середине. Я сидела как «задумавшийся кролик». [89] Спектакль показался мне мигом. Вот и счастливый финал позади, а на сердце нет радости — что-то тревожное, нежное и немножко больно… «Значит, тебе плохо, оттого что я тебя приручил?» — «Нет, мне хорошо...» [90] Утром гипноз прошел, но мне хотелось еще, хотелось сухо и жадно. Фанаты Ю-З — милейшие люди, они достали мне билет, и я была безмерно счастлива еще день. Перед этим я посмотрела вторую серию «Узника замка Иф» и подумала — видимо, мне показалось, никакой таинственной силы, подчиняющей людей этому человеку не существует, он просто хорошо играет и все.
от 16 апреля 1989 г. |
14.04.89 |
14-го был «Мольер».
«Мольер» — без единой ошибки и сбоя, «Мольер» — сплошной камертон, когда все — на тончайших гранях, называемых истиной.
Прошел почти год с первого «Мольера». Нет, такого я не видела…
Слова возникли там, в зале. Я не боялась их забыть. Они накатывали волнами, но первая, самая главная строчка, зовущая за собой, уже существовала…
… В «Мольере», вернее, весь «Мольер» — в двух фразах, в нескольких словах. От того, как прозвучат именно они, зависит все. Одна — когда боль становится мудрой и великодушной. На бумаге — бессильные и сентиментальные, на губах — тихие и прерывистые:
«Ах, человеческое сердце!..»
И смерть — последнее удивление, отчаяние, недоумение. Понять? «Ну, что же это?.. Что же… такое?» Не бессилие, а несколько шагов, тогда, когда уже остановилось сердце, и кровь замерла…
И так всегда! Без всякой меры,
Не испытанье, не беда,
А день, единственный, мгновенный,
Где сжато все до тупика,
Где мир упругий каменеет,
Где легкий воздух, как стена,
Где мыслью загнанное сердце
Не отступает до конца.
В любви и гордости от боли,
Ты, не погибший от потерь,
Ты, существующий в неволе,
В своей свободе был сильней.
Но вот — он, вот — он, твой предел!
Сбивался ритм последней роли
И темно-красный, цвет тревоги,
Цвет угасания тепла
По пальцам каплями стекал.
Ты — мыслил, ты — существовал!
И за границами страданья,
Не пыткой — вспышкою кольца,
Где имена — свобода крика,
Где человечество безлико,
Где униженьям нет конца,
Единственно твоя Судьба
Срывала в будущее мира
Произнесенные Слова.
Я задыхалась от этих слов, я спешила, спотыкалась, падала и вновь вставала и бежала.
А ритм — задыхающийся ритм, сорванный, как сон и слова. Рваная рана не болит, а истекает — быстро и пугающе.
|
|
Такого сильного болевого импульса я не получала никогда! Я села во втором ряду, у колонны, которую очень почему-то любит Виктор Васильевич. И обожглась. Обожгла меня атмосфера спектакля. Даже не знаменитая, воспетая критикой сцена превращения Жана (С.Беляковича) в носорога, которая, конечно, очень сильно потрясает и сделана с должным блеском. Поразило меня вот что (если можно это выразить словами) — полная совместимость двух миров — лубочного воскресного мира, где ярко светит солнце, где собираются в летнем кафе милые и славные люди, спорят, флиртуют, пьют — ну словом, нашего теперешнего мира, в котором мы сейчас живем и гордимся — наконец-то дожили. И подземного мира, в нездоровом бледном свете, где люди корчатся, как звери, где мечется во тьме одинокий Беранже, где за окнами маршируют носороги. Они совместимы и один перетекает в другой? Так легко и изящно, или это насмешка? Я не могу это объяснить, но я это чувствую как-то. У меня болела голова всю ночь, ныло сердце (а сердце у меня сильное, как у спортсменки и никогда не болит, т.к. жизнь пока щадила меня). Я лежала пластом, и вокруг меня была густая темнота, потом вспыхивал этот чахоточный свет, а вокруг смеялся мир, предавший Беранже. Финал, мне кажется, смазан совсем неудачно. Но от этого не пострадало общее ощущение от пьесы. Я находилась под его влиянием до 21.04. [91]
|
|
Вчера была «Женитьба» — смешная до умопомрачения. Виктор острил только так. Столкнулся один раз со мной глазами и решил подшутить. Округлил и без того выпуклые зрачки, в секунду приняв вид веселого и строгого устрашения. Вместо того, чтобы упасть от смеха, я передразнила его. Он вдруг, совершенно не по роли, не сценически, сбросил маску, качнул головой и хорошо усмехнулся. Весь вид его говорил: «Вот ведь — девчонка».
Я специально так сделала, потому что знала, что после спектакля я буду к нему подходить.
Лариска по моей просьбе прочитала Виктору стихи про «Мольера», и он их попросил принести…
Спектакль поднял во мне залихватское настроение. Я что-то напевала, озорничала в открытую и про себя, приплясывала, подпрыгивала, смело и весело бегала вдоль служебки и, в конце концов, решила усесться прямо перед служебкой и разглядывать всех выходящих.
… Первым нарвался на наше общество Сережа Белякович. Он неторопливо, многозначительно вышел, так же неторопливо и прямо-таки всей своей фигурой прошествовал мимо нас, обратив немного более пристальное внимание, чем хотелось бы, на программку, лежавшую на парапете.
Вторым выскочил Колобок. Ну, с этим товарищем был маленький цирк. Когда он появился в дверях, по движениям было понятно — человек спешит. Но наткнувшись взглядом на нас, он совершенно неосторожно затормозил и стал таким же неторопливым, как Белякович.
Ждал? Я усиленно рассматривала небо, потом опустилась до Лариски. Колобок же уставился на программку и лежащую сверху свернутую бумагу. Его внимание так застопорилось, что он чуть было не остановился на лесенке. Лариска, моментально заметив характер его продвижения, произнесла тоном непередаваемо язвительным и ехидным: «До свиданья!»…
Виктор сразу все понял и только пробасил: «Спасибо», хотя на долю секунды мне показалось, что он еще чего-то ждал.
Театр заменил мне все — вывел из кризиса, дал выход энергии, возместил недостающую, даже вернул ощущение нужности. Я думаю, что статьи о Юго-Западе и лично Вик.Вас. и Вал.Ром. потому не удаются, вернее, оказываются непохожими на «первоисточник», что никто не написал про нас, фанатов, и не описал чувства контакта «актер-зритель» — а это, «по нашему с Вик.Вас. общему мнению» [92] — самое главное.
Господи, пусть это длится как можно дольше!
(апрель 1989 г.). |
24.04.89 |
К сожалению, только половина. Из-за милосердия фанатов (спасибо Натали!!) прошла после перерыва на второе действие. О том, что сделали с публикой Авилов, Гришечкин, Коппалов, С.Белякович и др. на первом действии, можно было только догадываться по реакции публики, которая находилась в состоянии совершенного экстаза и реагировала взрывом смеха и аплодисментов на каждый жест. Народу набилось чрезвычайно много. Я сидела на фанатской лавочке в 1-м ряду и видела, что несчастным актерам просто не хватает воздуха, что по их лицам струится пот и сил у них совсем больше нет. Это видела я, они же сами этого как будто не замечали. Ибо всеобщий восторг опьянил и их. Такой взрыв у всех сразу я видела только на «Женитьбе» (сказать по совести, не совсем такой, но похоже). Очень виртуозно был сделан отрывок с лесником и прохожим (не помню названия). [93] После спектакля их вызывали 6 раз и отпустили только после умоляюще-красноречивого жеста Авилова. Я подарила три тюльпана Гришечкину (пришлось, т.к. после 1-го действия, вынося вместе с Коппаловым мед. носилки с узенького крыльца театра, Гришечкин споткнулся о мою сумку, из которой торчали цветы, улыбнулся и сказал: «Спасибо». Пришлось все же их ему подарить, чтобы еще раз услышать «спасибо», глядя уже в его большие черные глаза…). Потом было немного сухо в горле. Нужно еще все-таки попасть, жаль, что я такая невезучая.
(апрель 1989 г.). |
26.04.89 |
Маленькое человеческое чудо. Спасибо Ванину.
Так же, как и на «Старых грехах», меня поразило несовпадение между реакцией зрителей и тем, что происходило на сцене. Публика смеялась так, что потолок готов был обрушиться на наши головы. Мы сидели в первом ряду на «фанатской» приставной лавочке. Я умудрилась не заметить ни буффонады, ни юмора, ни веселья, царившего в центре, ни хохота зала. Я смотрела на Ванина, я имела редкую возможность видеть его глаза. Внутри как будто включился маленький органчик, тихий и грустный. А под конец вообще хотелось заплакать. Он был совсем один, настолько один, что становилось за него страшно. Я возненавидела Кудряшову, которая изображала размалеванную куклу с последовательностью автомата и ни разу не отклонилась от этой роли. Потом я дарила ему цветы. Ванин — самый обаятельный человек на свете. Он сказал мне «спасибо» с такой искренней благодарностью и даже улыбнулся… Спасибо Вам.
(апрель 1989 г.) |
27.04.89 21-00 |
Нет, Ванин положительно на меня скверно действует. Так можно привыкнуть каждый вечер к очередной порции теплоты, любви, тихой радости. Я очень несентиментальна, я разлюбила мелодраму еще в пятом классе. Но почему так здорово — ведь пьеса мне сейчас кажется очень пустой. А Бадакова и Бочоришвили действительно пытаются оспорить мужское лидерство… Ну и напрасно. Ах, Ванин, Ванин. Ведаете ли вы, что творите? Зачем нам, бедным, новые иллюзии!
(апрель 1989 г.). |
29.04.89 |
Этот спектакль по-настоящему оценила только теперь. Нужно будет посмотреть все в отдельности и обдумать. Больше всего мне понравились 1-ая и 3-я части (первая — из-за Ванина и Коппалова — влияние «Трактирщицы», в первый раз она мне понравилась только из-за Коппалова; 3-я, конечно же, из-за «дуэта» Гришечкина и Авилова. Он на этот раз получился очень слаженным). Вторую часть смотреть не могу (жалко Сережу — Муромского, он становится, когда несчастен, красивым до жути, на него больно смотреть). Когда я увидела во второй раз сцену дачи взятки Тарелкину в «Деле», я подумала, что это то самое «зрелище-петля», о котором писал Шекспир. Если человек когда-либо испытал что-либо подобное, он не сможет этого вынести. Хотя с шекспировских времен люди стали значительно выносливее.
Кстати, о Шекспире. Надо будет все же найти пастернаковского «Гамлета», переводы Лозинского и Маршака меня не задевают…
Но спектакль получился очень грустным…
|
|
… В «Носорогах» я открыла для себя А.Ванина (как прекрасного актера, очень гибкого, красивого, напористого). Его работа восхитила не меньше, чем авиловский Беранже. Стоп-бег в прологе, Дюдар в конце спектакля…
А Бадакова очень понравилась в «Носорогах». В «Трилогии» она меня почему-то раздражала и очень сильно. Может, потому что у нее хриплый голос, может, потому что Лидочка для меня не «пареная репа, нуль какой-то…» А от Дэзи я была в восторге. Сцена любви… До сих пор перед глазами. Так же, как монолог Кречинского — А.Ванина в первой части «Трилогии». Он сделан этаким «кинематографически» разорванным. Сие достигается с помощью света и перемещения артиста по сцене. Вспышка света — Кречинский уже в другом месте. Голос льется легко, свободно, на какой ноте там кончил, с нее же и начал на другом. Голос обволакивает, ведет за собой. И пластика делается уже не расхлябанно-вертлявой, а струящейся, гибкой, словно тело плавится, мнется как воск, отливается в новую форму. Слов, в принципе, немного. А монолог кажется бесконечным.
Вообще-то пластика А.Ванина в этой части напоминает движения кошки. Этакая пантера в человеческом облике.
В журнале «Театр» № 6 напечатали, что однажды Расплюева играл В.Белякович. [94] И все вздохи критика сводились к одному: «Ух, ты-ы!» В общем, куча восторгов. Жаль, не видела. Но и Коппалов очень хорош. Это такая порция юмора, что ее перешибить смог только Варравин. Первая пробежка этого персонажа по сцене вызвала у меня шоковое состояние. Бог мой, думаю, что Авилов вытворяет!
А вообще интересное решение образа — через смех в жуткий ужас «так и бросат»…
Рассматриваю артиста, подавшись вперед. На лице масочка, скрывающая черты почти целиком. Видны только губы, подбородок и громадные глаза, которые мгновенно меняют свой цвет… Желтые волосы схвачены сзади красной тесемкой. Правда, на свободе челка и волосы на висках, которые обрамляют маску. В общем, не генеральская прическа. Но через десять минут я забыла об этом. Передо мной был дьявол! «Идол позлащенный, вааловый» … [95]
Невероятно прямая спина и при этом голову может так повесить, что думаешь, а есть ли у него шея? И если есть, то какой же она длины?!
Словно плотная, непрошибаемая оболочка, своеобразная броня — зелено-золотой мундир. Удивительно выразительные руки! Они словно компенсируют неподвижность масочки. Глаза и руки… На указательном пальце надето кольцо с красным камнем, и, когда Варравин начинает рассуждать этой рукой, то невозможно оторвать глаз от этого сверкающего красного раздражителя.
(апрель 1989 г.). |
30.04.89 |
Второй раз. Очень, очень сильно. В основном из-за В.В. Осмотревшись в зале и наметив знакомые лица, он начал такой расстрел на месте… Многие признавались, что они в который раз пытаются, но не могут закрыться на «Миль пардон, мадам». Я думала, что во второй раз это подействует не так сильно, и села в первый ряд слева. После Броньки Пупкова я уже совершенно не могла ничего воспринимать до самого конца.
Кстати, в первый раз увидела в этом спектакле И.Бочоришвили — необыкновенно красивая женщина.
Совершенно не писала о спектаклях. Хожу почти исключительно на Юго-Запад. Представить не могу, что конец сезона, и все кончается.
2 апреля, после двух месяцев перерыва — «Дураки». Чудесная вещь. Нам повезло — играл С.Белякович (говорят, вводят Писаревского, а зря, у С.Б. это коронная роль). Впервые видела Ольгу Задохину.[96] Чудо. На брата похожа только глазами — полненькая, лицо круглое. Голос низкий и повадки — резкие. А когда на поклоны выходили — совсем другая, открытая, дружелюбная. Ванин отлично работал. Было весело, смешно, вдруг — и это так точно было сделано — сцена превращения учителя в такого же дурака. Жутко, страшно. Тут и режиссерский расчет, но и сыграно было хорошо. Аж сердце замерло. Чудесный спектакль! Мы в эйфории сплошной были. Увидели Беляковича, Людка как рванет! Хорошо, нас служители не пустили. А пока обходили — на Мамонтова нарвались. Милый человек. Мы выговорились и успокоились.
Были на «Трилогии». Только теперь оценила этот шедевр. Теперь это один из моих любимых спектаклей. Гришечкин работал чудесно. В финале, глядя на стакан, аж чуть не заплакал. И монологи прекрасные. Это его лучшая роль, честное слово. А про Авилова я вообще молчу. Когда он снимает маску, зал ахает, единый вздох, настолько неожиданно это лицо. Потом смотрели «Ревизор» и «Игроки». Авилов не играет теперь, а жаль. В «Игроках», впрочем, ему и не надо — внимание на себя оттянет, там Колобов хорош. [97] И Задохин — чудо. А вот «Ревизор» без Авилова — не то, на ужимки Грини смотреть уже надоело. Из «неавиловских» спектаклей мне по-настоящему нравится только «Школа любви». Там Бочоришвили ведет. И совершенно изумительно. Я до этого видела ее только в мадам Беф. А тут! Это ее коронная роль. И Гришечкин на месте. С удовольствием бы посмотрела еще разок. Чудесный спектакль. Все сцены хороши, но прослушивание записи! «Карканье вороны». Мамонтов со слезами на глазах. И оценочки Бочи. Изумительно! «Жаворонок» слабее, хотя сейчас я бы пересмотрела. Но Галкина не дотягивает. А вот в «Старом доме» она на высоте. [98] Мы с Людкой ей свои цветы и подарили, не могли не подарить. Смешно, раньше никогда не дарила актерам цветов, а теперь не могу иначе.
… Нет, и надо бы после каждого спектакля все записывать, и невозможно, словами не выразишь многое. А режиссерский расчет! В тех же «Штрихах» [99] , в «Миль пардон, мадам!» Авилов появляется у правой колонны, в каком-то картузике, забавно, только в глазах напряжение. Потом на тексте — в центр, потом — к левой. И вот тут, тот самый кусок, как он Гитлера увидел. Он срывает картуз, волосы рассыпаются, кричит что-то, перекрывая музыку — «За Родину!» и т.д. Пауза, потом текст. Он подбирает кепку и уходит. А как он сказал жене, что побьет! Как-то так, что, мол, и не хочу, да не задевай. Удивительно. [100] А в «Штрихах» вышел странный человечек. Именно человечек, при его-то росте. С большим лбом, ужасно некрасивый, неухоженный. Какая пауза была после ванинских слов. И каким ровным голосом он сказал: «До свидания». [101]
Надо бы еще записать, как хорошо решен финал «Жаворонка» (этот красный прожектор на полу и факел, с которым носится фискал). Хорошо Мамонтов, кстати, сыграл. И как здорово в «Игроках», когда Коппалов обходит всех со спичками. Вот это — режиссура, я понимаю. Надо бы записать партитуру всех виденных спектаклей. Но с другой стороны, это в памяти прочно, навсегда. А когда в финале «Жаворонка» звучит музыка и освещаются пустые стулья в углах и, наконец, пустое место в центре. Всегда было. Другие лица, но будут на тех же местах. Нет, это все так сумбурно…
|
|
Этот изумительный шедевр я буду смотреть столько раз, сколько он будет идти. Иногда мне становится даже страшно от мысли, что он не записан на пленку, и все это может исчезнуть.
Вчера Гришечкин опять расходился не на шутку, он затмил собой даже Дракона, а бедному Ланцелоту даже слова не давал сказать, так что тот даже перестал обращать внимание на его ужимки. От текста Шварца там осталось очень мало. Правда, во втором действии — неожиданное открытие — он вышел совсем притихший и подавленный свалившейся на него властью. Ванин со своей уверенностью только подчеркнул этот контраст.
Ланцелот… Очень грустный. Здорово у него получился последний монолог 1-го действия. Удивительно, но В.В. умеет, оказывается, очень трогательно улыбаться.
Мамонтов никак не мог справиться с нахлынувшим на него весельем… Он очень весело кивал на реплики Дракона, как будто от души рад отдать за него бедную Галкину. Галкина весь спектакль была холодна, как мрамор. Самая большая загадка — за что же ее полюбил Ланцелот? Просто не представляю себе…
Дракон… Ну какой из Сережи дракон, ведь он такой добрый и красивый… Вот от Трыкова становится страшно. Особенно в той шикарно сделанной сцене, где Ланцелот, прижатый к стене прямым и беспощадным лучом прожектора, смотрит огромными глазами в дуло воображаемого автомата (в том, что это не палка, а автомат, никто в эту минуту, конечно, не сомневается).
Очень здорово играла массовка, особенно Г.Татаринова.
Ванин — заслуживает особого описания. Сегодня он решил «взять власть в свои руки». У него было лирическое настроение, поэтому его голос дрожал от любви к Эльзе и от нежности. В разгар своей миссии «подлеца» (первый разговор с бургомистром) он просто открыто «выключился, вышел из роли» и сказал обрывок фразы с мечтательной улыбкой, глядя куда-то в даль седьмого ряда. Гришечкин оборвал его резким криком: «Ну хватит!!» Для меня всегда загадка — почему люди смеются при последнем объяснении Эльзы и Генриха, когда Генрих рассказывает, что тоже заболел корью… И потом экспромт про сусликов — это здорово. Это даже Гришечкин отметил: «Хорошие у тебя стихи, сынок!»[102]
Словом, у В.В. были серьезные соперники. Ну вот и все.
Кстати, диалог по поводу «Дракона»:
В.В. с семейством идет в театр:
— Папа, а что это за девушки с синими носами?
— А это, Анечка, мои фанатки.
— Папа, а почему они на нас так смотрят и зубами стучат?
— Любуются… [103]
(май 1989 г.) |
2.05.89 12-00 |
Отличная вещь. Смотрю ее второй раз. Очень хорошая вещь. Здорово заводит. Стоило бы убрать стулья и заставить зрителей попрыгать вместе с актерами. Студия у них, во всяком случае, достойная. Обе Татариновы, О.Задорин и др. Очень жаль Колобова. Нет человеку покоя и в праздник и в будни. Я подарила ему красивый букет разноцветных тюльпанов. И он отрапортовал четко по роли (он играл милиционера): «Спасибо большое!» Словом, молодцы.
|
|
Добротный спектакль, добротно сыгранный, но далеко не блеск. Чувствуется, что спектакль не затрагивает самих актеров, и они играют, поддерживая уровень (т.е. на технике). [104] Задохин очень многое в этой роли заимствует у Авилова. Я даже могу его (В.В.) представить в этой роли. Положение пытался спасти Гришечкин, который предпринимал героические усилия, чтобы разбудить зал, и именно ему досталась победа над залом. Он изображал даже не священника, а просто кардинала Ришелье, даже вышел на сцену с фанатской кошкой, которую (бедное животное) мы обычно все гладим и облизываем, когда остаемся за дверью. Играл он непосредственно на конкретного зрителя (знаменитая сцена увещевания Лукреции, когда он вогнал в краску парочку, сидевшую в 1-м ряду). После «Грини» в спектакле хорошо смотрелся Коппалов в роли слуги — зритель искренне смеялся над созданным им веселым плутом (хотя неожиданности не было, чувствуется упрощенный перепев расплюевских интонаций). Ему-то я и подарила цветы. У него приятная, открытая улыбка.
Кудряшова опять, как в «Трактирщице», играла какую-то застывшую маску. Но в конце выдала очень сильный финал поруганной чести и любви. Мне жаль героя Задохина — он слабее этой женщины и попал в такую переделку… Жаль, что ей не подарили цветов… Но в целом веселая страничка.
Миры летящие
И тонкий луч,
Как в беспредельное
Ведущий путь.
Сквозь вихри ломкие
И бездны пыль
Летит осколками
Земная быль.
Как рана рваная,
Уродлив век.
Истек изъянами
Сам человек.
Ошибки вечные
И вечный след.
Порока тленного
Ничтожен бред.
Величьем странная
Дается роль.
Кому-то — праздная,
Кому-то — боль.
И тьма раскручена,
И снят покров,
И вера жгучая
Сгущает кровь.
Святою низостью
Вершится суд.
В священной близости
Бессмертья ждут.
Вершин заклятие
Не обмануть.
Свое распятие
Берите в путь.
О.Ф.от 10 мая 1989 г. |
5.05.89 |
… А на «Уроки дочкам» я все-таки ездила! Попала только на вторую часть, спасибо девчонкам-фанаткам, это же надо — отдать билеты! Правильно Ира сказала тогда — они святые! Приехала я к часу дня, девчонки уже стояли. Так ждали до семи. Песни пели, болтали. Мы стояли первые, но толку от этого — по заказам прошло человек тридцать, т.ч. входного не было ни одного. Люди не хотели расходиться, потом цветы стали внутрь передавать. В общем, осталось нас пять человек. Слушали частично за домом, там окна заколоченные, слышно. А когда стали люди после первой части на улицу выходить, мы все спрашивали, не уходит ли кто. И одна женщина отдала два билета. Девчонки отдали мне и Ирине, раз мы не смотрели. Если я себя до сей поры фанаткой не считала, то теперь — иное дело. Вот так постоять денек и почувствуешь себя другим человеком.
Это была как раз «Беда от нежного сердца». [105] Спектакль, как я поняла, импровизационный, вытворяют, что хотят. Подшучивают друг над другом. Особенно Авилову доставалось. Он играл Дарью Семеновну Бояркину. Этакая длинная фигура в черном облегающем платье до пят с платком на плечах, про который Белякович правильно сказал — «Все еще в этом неводе ходишь». Этакая сетка серовато-белого цвета, немного драная уже. Очки, волосы под каким-то платком. Жуть. Кто-то из них хорошо сказал: «Птеродактиль ты наш!» Действительно, похоже было. Но коронный номер (прежде этого, конечно, не было), это когда Белякович, играющий Кувыркину, выудил из портфеля в качестве подарка какой-то черный обруч со сверкающими стекляшками в центре (может, из какого спектакля) и надел на голову Авилову. Получилось и красиво (он к тому времени платок с головы уже снял), и смешно. Зал хохочет, а Белякович отбежал и кричит: «Не снимай! Носи! Вылитая узница замка Иф!» Аплодировали минуты две, успокоиться не могли. Авилов тоже не выдержал, засмеялся. А главное, мы не могли понять, чему аплодируем. Всему сразу ведь — и удачной шутке, и тому, что действительно похоже было, и самому Авилову за этот фильм. [106] Атмосфера на спектакле вообще удивительная была. Вызывали их без конца. Цветов — море, да такие букеты — тюльпаны всех цветов, розы. Я так расстроилась, что не купила, не надеялась попасть, так хотелось тоже что-нибудь им подарить. Разошлись все довольные, и зрители, и актеры. И знаешь, так удивительно было по контрасту с «Носорогами». Хорошо, что я съездила, а то все как-то сердце не на месте было бы. А 7-го мы ездили с Людой на «Старый дом».
|
|
Усилия для того, чтобы попасть, были затрачены титанические. Аншлаг был ужасный, народ просто ломился, были фанаты всех времен, компания просто огромная. Прошла на лишний, простояв за входным с 1300 до 1900. Поэтому на сам спектакль у меня как-то не хватило сил. Как ни странно, один из самых знаменитых спектаклей Юго-Запада понравился мне меньше всего. То есть игра была прекрасная, русские водевили поставлены действительно смешно (что бывает очень редко на русской сцене, доказательством тому — спектакль в театре Вахтангова). Кроме того, очень большой простор для импровизации, которую здесь так любят. Я искренне и от души посмеялась, но что-то мне казалось не так. Нет, дело не в том, что Гришечкин наконец-то дорвался до роли, где ему можно было купаться, как в шампанском (он пытался «поплескаться» и на «Трилогии», и на «Драконе»… и, наконец, дорвался…), откровенно «переигрывая». Дело, видимо, во мне. У меня настроение не комическое. Я не могу смотреть вещь, в которой можно только смеяться, рассчитанную на абсолютный смех, смех в чистой субстанции, я сама ищу боли… Больше всех мне понравился Сережа Белякович (выбрал «чистый тон» — без срывов в «грубый фарс») и Оля. Что же касается Авилова, то этот спектакль можно выпустить на мировой кинорынок (смотрите, мол, что могут советские актеры, эй, вы, акулы шоу-бизнеса! Куда там вашему Бельмондо). Здесь «наблюдается» просто сверхъестественная гибкость и даже текучесть (убьют меня фанаты за такие определения). И все же, мне кажется, что-то в его внутреннем настрое тоже противоречит «абсолютному смеху». Может быть, когда-то давно, в молодые годы, когда все казалось проще… А сейчас, 12 лет спустя, — спектакль-символ (мы еще полны сил, хотя мы уже другие) и спектакль-барометр. Странная у В.В. была улыбка — светлая, но и грустная и какая-то растерянная… Человек снова не может войти в себя такого, каким он был 10 лет назад. Эта уникальная возможность дана только актеру. Вот сюжетец — представить себе страшно! Что бы мог сказать В.В. тому «Авилычу», который вместе с Сережей выгонял подвыпивших посетителей пивнушки из храма Мельпомены в районной библиотеке? Наверное, снисходительно ему бросить — смотри, каким я стал, я могу все, все эти люди сейчас в моей власти, и они счастливы, они добровольно мне покорны, даже те, которые меня ненавидят. И весь этот шквал цветов и аплодисментов, и блестящих глаз сейчас обрушится на меня. — Значит, ты стал счастливым за эти 10 лет? — Я задумался…
Какая чушь! Что это с вами, Лада Павловна? Вы же смеялись и хлопали, и даже чуть не свалились со скамейки — и все это вместе со всеми? Не знаю, не знаю. Меня теперь много…
Мне кажется, этот спектакль будет жить, пока будет жить Ю-З, или пока он не станет академическим театром. Дело не в его уровне, дело в интересном фокусе, который можно проделать — машина времени…
от 14 мая 1989 г. |
5.05.89 |
… Из записей выпали «Водевили», хотя было интересно. Это было накануне выходных, 5-го… По случаю хорошего настроения купила цветы — скромные желтенькие ромашки. По моему мнению, они жутко подходили к «Водевилям». А кому дарить? Мысль была сразу — Ольге… Ольга играла прекрасно, Гришечкин был так себе, Виктор позволял себе немного острить, а Сережа неуклюже, но мило хохмил. Самую большую реакцию, в виде взрыва смеха, выдали на великолепнейшую фразу Серого по поводу Виктора в бархатном «блинчике» — «Ну прямо узница замка Иф».
… Кстати, я попала вообще контрабандой. Билета у меня не было, входных вообще никому не дали, по заказам запустили человек 30, и надежды никакой не оставалось… В итоге я должна была подойти к тому, кто на дверях, и сказать, что «я — Лена». Сделав так, я прошла в Театр под носом у Черняка, нагло и весело.
(май 1989 г.) |
6.05.89 |
Пришла я на один из своих самых любимых спектаклей для того, чтобы попрощаться перед расставанием на целое лето. (Т.к. я накануне, 29-го, очень хорошо его посмотрела. Настолько хорошо, что два дня хотелось выть: во-первых, от воплей Расплюева, во-вторых, от взгляда В.В. в тот момент, когда я подарила ему цветы (ой, как хорошо я тогда поняла, что такое вурдалак…) Кроме того, я ожидала всяких разных выходок от Гришечкина после «Уроков дочкам». Однако, к моему изумлению, Гришечкин был спокоен и даже как-то слишком (это ему очень идет). Вообще после «Гамлета» мне кажется, что в нем пропадает великое трагическое дарование. И роль у него удивительно хорошо получилась — Тарелкин действительно был измученным и одиноким, но не до истерики, а до какой-то высшей мудрости, которая поднимается над жизнью, до последнего всплеска гордости. (Мне объяснили, что это нашло на него только в 3-й части, а в первых 2-х он нес свою обычную околесицу.)
Что же касается В.В., то он явно был в хорошем настроении, даже в ударе. (Не знаю, был ли «вдохновению причиной» неизвестный смелый фотограф, решивший на свой страх и риск заснять В.В. во время знаменитого монолога «Я тебя уморю…» Я думаю, что нет.) Коппалов тоже был веселым до жути. Кстати, я наконец-то подарила В.В. цветы по-человечески (желтые тюльпаны — цвет разлуки). Ну вот и все…
(май 1989 г.). |
7.05.89 |
Нет, не все. Превратности судьбы были таковы, что попасть на спектакль, как ни странно, удалось с большим трудом. Мы со Стасей натолкнулись на убийственную вежливость В.Коппалова (роль администратора для него роковая, там он выплескивает весь свой накопившийся трагизм (ведь на сцене на его долю все время выпадают комические персонажи). Спектакль я восприняла очень хорошо и цельно. Он шел спокойно — от piano к crescendo, без скачков и неожиданных болевых приемов (почти). И я имела возможность спокойно наблюдать игру любимых актеров. Самым сильным мне показался «дуэт» С.Беляковича и Г.Татариновой.[107] Эти двое как будто жили на сцене. Сереже опять приходилось играть какого-то монстра и пьяницу, домашнего деспота. Но играл он его так, что иногда действительно становилось жутко — не от угрозы тяжелой и грубой силы, жутко было за этого странного человека — с его странной любовью — жестокого, упрямого, но и мечтателя. Видимо, идею о народе-богоносце никак не вытравить из сознания русского интеллигента. Такие люди не гнутся, а значит — могила, тюрьма или сума… Городской вариант Броньки Пупкова? По роли совсем не так, но Сережа играет что-то похожее… И Галя оттеняет его умно и тонко — она играет совсем не задавленную бытом домохозяйку, дитя «темного царства». Просто удивил меня Олег Задорин. Когда привыкаешь к определенному штампу, очень многое кажется необычным. Самая сильная сцена, когда Максим Ферапонтович «спаивает» Витьку — единственный момент, который «хватает за горло» тихо и незаметно, без истерик и «обнаженных чувств» — сделан настолько чисто и искренне именно благодаря Олегу. Он так проникновенно выдохнул из себя «люблю…», что просто слезы наворачиваются. С уходом Олега со сцены становится как-то пусто без его Витьки… «Блистательной новеллой» выглядит эпизод с Бочоришвили, изумительно красивая ее героиня притягивает сочувствие зала — и тоже скромными внешними средствами. Больше смотреть было почти не на кого. Главная героиня Саша (Г.Галкина), главным образом из-за самой пьесы, выглядит очень бледно, неестественной ломакой, а не актрисой. Миша Докин играет лучше, особенно в первом действии, но финал кажется сентиментальным и затянутым. Черняк, наоборот, хоть как-то оживает во 2-м действии (сходит с ноты профессионального злодея, бяки и кляузника). Бадакова — хорошо, но не то (интонации Паулы и др.). В целом — грустно, но легко, без тяжелой безысходности… Ах, люди, люди…
(май 1989 г.) |
21-00 |
Смотрела во 2-й раз. Воспринималось значительно хуже, чем в 1-ый, из-за моего внутреннего настроя. Ванин был блистательным, это даже немного его угнетало (т.к. не стало второго центра спектакля — Сережи-Юзикевича), и вся тяжесть легла на него. Но все равно было очень сильно и даже страшно. Кстати, по иронии судьбы мое разочарование не осталось незамеченным. В той сцене, когда Леон уговаривает графа сделать доброе дело и усыновить его, а зрители, мол, уже полюбили или полюбят, Писаревский-Юзикевич ткнул в меня пальцем (я сидела во 2-м ряду как раз под балконом, где все это происходило) и горестно воскликнул:
— Все меня любят?! А она?!
— Ну-у-у, она… — прорычал Ванин — А вообще, чего ты тыкаешь?
Ничем не могу вас утешить, подумалось мне, мое сердце навеки принадлежит другому Юзикевичу…
(май 1989 г.) |
9.05.89 18-30 |
Да, при всей моей любви к Ю-З, и даже учитывая тот факт, что последний месяц я наведываюсь туда чуть ли не каждый день, такого «взрыва», как вчера, не было давно. И это на студийном спектакле! По иронии судьбы именно сегодня исполнилось ровно 2 года со дня премьеры… Вся компания молодых актеров играла с таким подъемом, что публика была просто шокирована. Кстати, публика была очень непосредственная — все почти «новички». Кроме 3-х фанатов и Кайдаловой (завлита театра). Поэтому зритель без особого сопротивления дал вовлечь себя в создаваемый на сцене мир. Спектакль не из «созерцательных», бьет сильно и больно, так что «прирученный зритель» все чувствует на своей несчастной шкуре.
Но вместе с тем это не грубый рывок — скорее, что-то схожее с органом — медленно пульсирующая боль, которая может приносить блаженство. Это, наверное, потому, что актеры не играют — ведут свою партию. Очень здорово! — почти у всех — просто сфотографировалось в памяти: Галя Татаринова, читающая Цветаеву («Как я люблю имена и знамена...»), хрупкая на фоне черной массивной колонны; Таня в луче прожектора («А вот я — Красивая...»); умирающий Хромка — Игомонов; Жужу (единственная роль Ани Киселевой) с говорящими глазами.
Но Полянский и Задорин — два полюса, на которых держится спектакль. Два противоположных полюса. Кто из них действует на зрителя сильнее? Это зависит от самого зрителя, его внутреннего настроя. О том, насколько талантлив Задорин, я подумала первый раз на «Старом доме». Но здесь он раскрылся по-настоящему — свободно и мощно. Его герой — Гордый — был таким живым воплощением любви и преданности, которую не дано узнать людям, жестоким и равнодушным, оторвавшимся от природы, а затем объявившим ей войну. Люди оторвали от вольной и свободной жизни звериного мира и собак, оторвали и бросили, и теперь даже уничтожают их или убивают для забавы — гордые властители. Но собаки, которые раз научились любить, уже не могут вернуться назад, в людском мире иные законы, и никто из них не мыслит жизни без своего человека — того «высшего существа», которое каждый из них будет хранить и оберегать. Гордый не верит, что в жестоком мире людей ему нет места, поэтому он сопротивляется закону стаи до конца, пока последняя его надежда не предает его. Олег Задорин постоянно концентрирует, забирает зрительскую энергию. От Полянского, наоборот, исходит мощный импульс энергии и воли — я несколько раз ловила себя на желании что-нибудь сломать ненароком. Здорово у них смотрится монолог-проповедь про человека и собаку…
Последняя сцена сделана настолько сильно, что зрители первых рядов невольно отклоняются от прожектора «живодерни». Очень страшно…
Но кончилось все очень весело — зрители подарили им домашний торт с двумя свечками, море цветов и свою благодарность, высказанную устами очаровательной девушки Оли, которая находится, насколько я поняла, на грани между фанатом и постоянным зрителем. Очень долго я не могла остыть… здорово.
|
|
Закрытие сезона. У меня — национальный траур. На последние занятые «на 2 дня» деньги куплен несчастный букет. Отстиран (раз за последние 2 месяца) парадный костюм, ночь проведена на бигудях. Однако, Н.Сивилькаева решила по случаю закрытия сезона никого «не пущать» (напрасный труд, фанаты все равно пройдут). Поэтому я влетела в зал под гаснущий свет и долго не могла включиться в спектакль. [108] К тому же Галкина шокировала с первых минут удивительно фальшивым тоном (посмотреть на удачную Галкину мне в этом сезоне так и не удалось…). Уромова, конечно же, красивая женщина и талантливейшая актриса, если она смогла внести разнообразие в эту роль, написанную как бы на одной ноте — очень заунывной. Сережа — хорошо и трогательно, но мало. Его эпизодические появления не могут заполнить сценическую пустоту. Поэтому весь спектакль я «купалась» в роли Ванина, смотрела ему в рот и, надо сказать, не зря потратила вечер (хотя местами в тексте пьесы попадались иногда такие перлы, что мне просто было его жаль). Так что спектакль для меня был спектаклем одного актера. Ему и достался скромный студенческий букет… Когда я вернулась в проход, подарив цветы Ванину, судьба подарила мне, в свою очередь, еще одну встречу с В.Авиловым, который, к счастью, не был настроен «испепелять взглядом», а был в очень хорошем настроении и даже кое-что выкинул на прощание, чтобы повеселить публику…
Ну что ж, до свидания, Юго-Запад!
Стася.
Р.S. Напишите, не нужен ли вам юго-западный календарик (черный с эмблемой). У меня есть один лишний, и я не знаю, куда его девать.
Жду ответа.
(Идею герба одобряю). [113]
Дорогая Люда! Во-первых, отвечаю на вопросы. Сколько Кисе лет, я не знаю. Наверное, года 23. Сережу действительно щелкнули в фас, в ответ получили очень милую улыбку. Насчет фотографий надо будет связаться с Л.А., поскольку фотоаппарат был ее. В прессе про Ю-З ничего пока не было, во всяком случае, я не видела. «Т-конц. Москву» мы, увы, уже не нашли, т.к. везде продается только майский номер. [114] Теперь насчет авиловского «кадиллака». Приезжал на нем не В.А., а Задохин, который потом уехал в неизвестном направлении. Авилов, правда, после тоже появился, но пешком. Он подошел где-то к концу спектакля, [115] когда уже были выходы, стоял в проходе и громко говорил: «Ну чего им все хлопают?» Потом он забрал Галю, и они ушли. Целую. Стася.
А Сережу с «Дураков» пока сняли. Вообще-то мне кажется, что когда В.Р. посмотрит на Писаревского в этом спектакле, он раскается и вернет Сережу. Но для этого нужно, чтобы он посмотрел «Дураков», а чтобы он посмотрел «Дураков», нужно, чтобы их хотя бы раз сыграли. А вот когда их сыграют — никому не известно.
Во-вторых, насчет «бреда». Почему именно «Плутни Скапена»? Хотя, пожалуй, ты права — это больше им подходит, чем остальное. В роли Жеронта лучше Гришечкин, а женские роли — хотя бы Ольга с Надей. Меня тоже периодически одолевают бредовые идеи по поводу разных пьес. Например — если уж они так любят Гоголя — почему бы не поставить «Записки сумасшедшего» с В.Р.Б. в главной роли? Но в театре пока занимаются «Калигулой» Камю. Я почти уверена, что летом будут прогоны — должны же они чем-то заниматься до отпуска. А после отпуска будут гастроли на Дальнем Востоке, потом начнется сезон, тут уже не очень порепетируешь. Ну ладно: поживем-увидим.